Я НИКОГДА НЕ БЫЛ ИНТЕРНАЦИОНАЛИСТОМ

 

Да, я никогда не был интернационалистом. Вооб­ще, это слово — для меня ругательное. Его приду­мали нехорошие люди — для того, чтобы оправдать свои противоправные действия по отношению к дру­гим. Людь или нелюдь — вот что для меня суще­ствует на этой земле. И все. И я понимаю, почему те же русские люди не прощают, когда еврей кри­чит на всю Ивановскую, что он — русский. И они, по-моему, тут правы.

Мне задают один и тот же вопрос, постоянно, много лет: «Как это человек с фамилией Розенба­ум, никогда не отказывающийся от своей нацио­нальности, сумел пробиться в застойные годы?.. Да просто джинн выскочил из бутылки. Когда я только начинал профессионально работать на сце­не, мне довелось выступать на сцене ДК имени Дзержинского. Там все решали сами — репертуар подбирался без согласования с Управлением культуры. И мне разрешили спеть на трех концертах по пять песен. Ладно, ответил я, но предупредил, что могут быть неприятности...

Напечатали афиши. Народ дивился: магнитофон­ные записи моих песен уже ходили по стране, но все думали, что Розенбаум — эмигрант, померший в двадцатые годы не то в Париже, не то в Австралии... А тут — вот он! Такую толпу я видел раньше только в кино. Размолотили двери, выбили окна... Аншлаг!

Мне к тому времени исполнилось уже 33, я уже пять лет отработал врачом «скорой помощи», и моз­ги были уже не набекрень. Я хоть и обрадовался, что людям мои песни нужны, но к себе-то относил­ся уже трезво... Короче, на следующий день разре­шили спеть пятнадцать песен — тут-то джинн и вы­летел из бутылочки, обратно его туда не затолкаешь.

Хотя после этого концерта я еще в течение пяти лет пел при «глухой» афише: объявлялись «авторы-исполнители на эстраде», но фамилий не указывали. А публика быстро догадалась: раз афиша «глухая», значит, Розенбаум. Потом все пошло, как у всех: концерты отменяли, меня арестовывали, пластинки не пускали, то ОБХСС, то КГБ... К слову, однажды как раз ленинградские «комитетчики» меня от тюрьмы и спасли — объяснили, где надо, что я не вор и не враг народа...       

Почему я не менял фамилию? Не стал, к примеру, Александровым или Яковлевым... Сам сейчас гадаю: а как бы я поступил, если бы тогдашние на­чальники пообещали мне разрешение на концертную деятельность — в обмен на смену фамилии? Не знаю... Не уверен, что там же плюнул бы им в лицо и ушел бы. И гордо замолчал бы... А кому такая гордость нужна? Нет, не знаю, как бы себя повел. Но и предложения такого не поступало. А может быть, и согласился бы: какой ты певец, если мол­чишь? Да, не очень благородно, киньте в меня кам­нем...

Вообще-то об антисемитизме я знал, но на себе его не ощущал — ни в школе, ни во дворе. А в детстве я был абсолютно дворовым, там у нас нравы были простые. А если и были какие-то единичные случаи, если я слышал в свой адрес «жидовская морда», то в морду же и бил. Дрался, кстати, я не­плохо, все-таки уже был кандидат в мастера спорта по боксу...

А потом вдруг еврей Розенбаум стал еще и казаком, причем казаком из Кубанской первой сотни.

Меня туда не партия и правительство назначило, меня туда, в свои ряды, приняли простые люди. Чем и горжусь. А если мои песни — про казаков или про евреев — рождают отклик у эстонской или русской, у таджикской или американской публики, то потому, что я никогда не был выкрестом, не от­казывался от своей еврейской крови.

Самое страшное в жизни — это предательство. И еще зависть. Но они взаимосвязаны. Я не преда­вал ни своей национальности, ни своей Родины. Примечательно, что как раз эмигранты меня и не очень жалуют — хоть в Штатах, хоть в Израиле... Хотя те же мои соплеменники, по-моему, должны мне памятник поставить — за то, что меня казахи любят. Потому что и благодаря мне они дышат чуть свободнее, чем могли бы без розенбаумовских пе­сен. И казах, и русский, и литовец, и украинец ви­дят, что я — нормальный еврей. Такой же, как он — нормальный казах, нормальный русский, ли­товец, украинец... То есть человек.

Ненавижу тех, кто берет псевдонимы и кричит, например: «Я русский!» - будучи, допустим, евре­ем. Другое дело, что я говорю: «Я — российский еврей...» Что скажет народ, возьми я, например, фамилию Розов, Яковлев или Александров? Выкрестов не любят нигде.

Если бы я родился в Грузии, я бы писал «Сулико» — и был бы грузинским евреем, а родившись в Молдавии, писал бы для ансамбля «Жок» — и был бы молдавским евреем. Но я — абсолютно россий­ский человек еврейской национальности. Я не целовал землю в тель-авивском аэропорту Бен-Гурион, не на ней я родился, — но у Стены плача сердце вздрогнуло... И все же я пошел бы защищать Израиль, эту страну моих далеких предков. Как помню и то, что приносил присягу, как военнообязанный, на верность СССР.

Там, на Земле обетованной, меня спросили, воевал бы я за свободу Израиля с автоматом Калашникова или с «узи»? Но это спрашивал, наверное, какой-то опупевший от дешевой пропаганды человек, к тому же не слишком грамотный в военном деле. И я — майор медицинской службы в запа­се — ответил, что «узи» хорош только в ближнем: бою, а на дистанции против Калашникова — палка. Так нет же, им нужно, чтобы я в любом бою рабо­тал с «узи», пусть бы погиб из-за него, никакой пользы не принеся, но зато как верный патриот... Я не таков. И вот что интересно: мою песню «Чер­ный тюльпан» из времен афганской войны нормаль­ные люди везде слушают, затаив дыхание. Потому что народ — он везде народ: его на дешевке не проведешь. Может, оттого и с фамилией у меня — вот так?

Кстати: мне смешно, когда антисемиты все наши российские беды сваливают на еврейские головы:

Сейчас во всем винят жидомассонов.

О Господи, какая ерунда!

Сто человек надули миллионы?

Так что же за народ вы, господа?

 

Звезду Давида ношу на груди. Это связано с тем, что я — еврей. Это не кич, а дань уважения народу и символ принадлежности к моим родителям. Не понимаю, когда евреи надевают на себя кресты, а русские — звезду Давида или полумесяц. Хотите носить — носите на груди. Я так и делаю. Просто когда рубашка расстегнута, выглядит как будто напоказ. А вообще-то, это все не суть важно. И Христос, и Будда, и Аллах проповедуют схожие истины: не убивай, не насилуй, не грабь... Я верую в заповеди, которые писаны давным-давно. И преж­де всего я верую во всепобеждающую силу добра. Добро в любом случае победит, как и правда все­гда победит ложь. Я верю в это. И пусть никто не надеется на то, что сделанное ими зло к нему не вернется впоследствии. Вернется! Я в этом убеж­ден.

Я всегда подчеркиваю, что национального деле­ния для меня, например, не существует. Есть люди и нелюди — больше ничего. Поэтому я жертвую деньги как в синагоги, так и в православные храмы, и в мечети. Я уважаю любую религию и с понима­нием отношусь к людям всех вероисповеданий.

Для меня вера, религия и церковь — три совер­шенно разные вещи. Я верующий человек, но очень скептически отношусь к церкви, к любой, вернее, к священнослужителям. Кроме разве что монахов, иноков, отшельников, потому что ко всем осталь­ным, да простят меня ребята, веры у меня не очень много. И в нашей стране, да и в других тоже. Рав­вины в Израиле застигнуты на поедании свинины, наши церковнослужители бьются за приходы, то есть за деньги, и так далее. Все это церковь, а ре­лигия — это совсем другое. И к любой религии, будь то ислам, иудаизм, христианство, католицизм и тому подобное, я отношусь с глубочайшим уваже­нием.

Религия входит в тебя либо с молоком матери, либо к ней можно идти долгие-долгие годы, и со­вершенно не обязательно, чтобы еврей стал иудаистом, совершенно не обязательно, чтобы христиа­нин стал православным... Я знаю в Иерусалиме це­лую деревню русских людей, которые двести лет исповедуют иудаизм. Я, например, к этому еще не пришел, но я, абсолютно чистый иудей, склоняюсь к христианству: тянет. Иудаизм для меня — совер­шенно чуждая религия, а христианство мне ближе: я вырос на этой земле, я впитал ее в себя. Но я ни­когда не говорю, что я — русский. Ненавижу, когда грузин или татарин говорит: «Я вырос на русской земле и считаю себя русским». Не надо себя счи­тать. Ты — еврей, ты — татарин, ты — грузин...

На концертах я не устаю повторять о том, что песня «Долгая дорога лета», посвященная евреям, жертвам гитлеровского геноцида, — предупрежде­ние всем тем, у кого еще осталась в голове какая-то националистическая мысль. Пусть помнят, что в мире, устроенном на основе таких мыслей, они сами могут оказаться в этой колонне, идущей из гетто на расстрел, если кому-то не понравится их национальное происхождение.

Еврейскую музыку я начал писать совсем недав­но, потому что только недавно начал слушать ее. Те мои песенки как бы из еврейского быта — лишь стилизации, подлинно еврейского там не так уж и много. Хотя и их люблю, считаю своей удачей. Да­ром что написал их в двадцать один год, мальчишкой. Бог, что ли, водил тогда моей рукой? Или ангел стоял за спиной?.. Но я с моим музучилищным образованием только теперь стал понимать, что «Семь сорок» или «Хава нагила» — не еврейская му­зыка. Настоящая же еврейская музыка — это слож­но: это синагогальная, канторальная музыка. Чтобы ее сочинять, надо сначала многому научиться.

Я сегодня впервые чувствую себя Рахманиновым, Шаляпиным и в чем-то даже Алексеем Максимови­чем Горьким — конечно же, не благодаря писатель­скому дару и музыкальным способностям. Просто теперь я лучше понимаю, почему им однажды до боли сердечной надоело жить в этой стране. Мне грех жаловаться: я не бедствую, как многие вокруг, но я устал смотреть на наш народ, который продол­жает выбирать горлопанов и слушать тех, кому на народ плевать. Им нужна власть любой ценой —  даже если ради этого надо вытащить на свет старый жупел...

На моей памяти не было такой оголтелой кампании против какой-то отдельно взятой национально­сти, как это было во времена «дела врачей». Тогда мой папа вынужден был уехать со своим красным дипломом в Восточно-Казахстанскую область.  На себе я никогда не ощущал открытого антисемитизма как   государственной   политики.   Да,   прижимали меня, афишу с моей фамилией не печатали... Но сегодняшнее положение иначе как кампанией не назовешь — от плакатов с призывами: «Выключить тель-авидение» до гнусных высказываний депутата Макашова про «хороших евреев» и «плохих жидов». Это, увы, слишком характерно не только для генералитета, но и является позорным атавизмом российского сознания в целом.

Все это напоминает скверный анекдот про «хорошего негра». С этой терминологией пора  покончить раз и навсегда. Почему, когда во Франции Ле Пэн только лишь заикнулся о том, что «газовые каме­ры — это эпизод из жизни», как тут же вылетел из Страсбурга, получил «на полную катушку» от соб­ственного парламента и от немцев! Потому что мимо такой фразы пройти невозможно в цивилизованной стране. А генерал Макашов предлагает возвести в ранг государственной политики деление «на чистых и не чистых», всерьез говорит о «квотировании»... Интересно, каким образом он собирается это де­лать и кто ему поможет в этом — не сам ли Иисус Христос?

Я не прошу, чтобы меня, еврея, любили — как, впрочем, нормальный русский не просит, чтобы любили его. Он — русский, и все тут. Но я хочу, чтобы государство на деле защищало в равной сте­пени права всех наций. А так мне хочется спросить, чем москаль Макашов лучше жида Розенбаума? И вообще, кто он — хороший русский или плохой москаль? И кому в Киеве он доверит это опреде­лить? Я не призываю сажать Макашова в тюрьму, но Государственная Дума, парламент страны, долж­на была резко отреагировать на выступление своего товарища по палате и закрыть этот вопрос навсег­да, а не затыкать рот депутату Кобзону: мол, этого нет в повестке. Думе нужно было незамедлительно заявить свою официальную позицию. Личную пози­цию можешь дома сублимировать как тебе угодно: купи портрет еврея Розенбаума и пали в него из ду­хового ружья. А на людях бранить — права не име­ешь, если называешь свою страну демократической.

А наша независимая пресса? Ни одна газета, когда Макашов в первый раз рот открыл, не напеча­тала об этом крупными буквами. Телевидение только тогда, когда в верхах дали отмашку, впало в заказную истерику. И это настолько распалило обще­ственное мнение,  разведя его по полюсам,  на­столько заострило национальный вопрос, что у еврейского населения автоматически включилась ген­ная память и оно всерьез стало опасаться новой волны погромов. А где же вы были раньше, злые вы наши Доренко с Киселевым? Ведь у вас два хо­зяина-еврея — Гусинский с Березовским. Что же вы за них сразу-то не вступились? Беда не в отдельно взятом Макашове (больные люди есть везде), беда в том, что сегодня наш социум тяжело болен и нуждается в скорой неотложной помощи. Это я как врач говорю.

Что происходит со страной, которая наплевала в лицо не только своему народу, но и всему миру, отказавшись платить по счетам? Когда летом 1998 года «обвалился» наш экономический курс, я был в Лос-Анджелесе и каждый день сгорал от стыда, об­щаясь с американцами. Однажды в универсаме две бабушки, заслышав русскую речь, сказали одна другой: «Может, и милые люди эти русские, но все-таки они такие негодяи!»

И все это по вине кучки людей, занятых обслужи­ванием здоровья президента. Как будто в стране больше заняться нечем?! Да, это плохо — иметь больного президента, но, когда я слышу этого оса­танелого Илюхина, который, добиваясь импичмен­та, изъясняется как последний жлоб, мне хочется защищать президента, хотя я, может быть, отно­шусь к нему хуже, чем сам Илюхин.

Каждый человек имеет право жить там, где он хочет. Это прекрасно, что сейчас люди получили возможность свободно выезжать. Но я живу здесь и никуда уезжать не хочу. Я езжу везде, но всегда возвращаюсь домой. А тем, кто доведен до отчая­ния, скажу: «Стоит немного побороться со своими чувствами. Там мы все равно чужие».

Меня никто не гонит из моей страны, но мне на­доело каждый день слышать ложь, видеть этих уб­людков, которые готовы перегрызть друг другу глотку, чтобы скорее сесть в высокое кресло и урвать еще кусок от хозяйского пирога. Мне надоело смот­реть на народ, который вместо того, чтобы отозвать бесполезного депутата, садится на рельсы. Я могу понять крайнюю степень их безысходности, но, между прочим, по этим рельсам везут топливо и медикаменты, едут люди по делам или в законный отпуск. А шахтеры, которые за профсоюзные деньги бацали о мостовую касками? Чем они-то лучше других бюджетников — врачей, учителей, журналистов нецентральных изданий?     

Повторяю: я в этой стране сыт, обут, одет и по­читаем. Но нет сил больше жить в полном незнании, что же будет завтра. Сейчас законы пишут малооб­разованные люди. Прежние хоть Маркса с Энгель­сом читали, знали Гегеля, Фурье и Оуэна. А ны­нешние и фамилий-то таких вряд ли слышали. Мах­ровым цветом процветает великорусский шовинизм. Меня недавно в очередной раз спросили, что я ду­маю о возрождении России. И я ответил: «Россия возродится тогда, когда все мы признаем, что «Спартак» — очень средняя команда». А пока мы проигрываем всем подряд, но при этом кричим, что наш футбол — лучший в мире, а поражение — только несчастный случай.

Могу сказать: если наш народ не избавится от зависти, ничего хорошего не будет. На нашей земле поговорку «Ешь — потей, работай — мерзни» придумал не я. И поговорка «Пусть моя корова сдохнет, Лишь бы твоя не отелилась» — тоже российская. "Красного петуха» барину подкладывали при Ярос­лаве Мудром, Малюте Скуратове, Николае Палкине, Владимире Ульянове, а при Иосифе Джугашви­ли действовали путем доносов: «Вот он купил себе приемник, а я нет». И сегодня это будет, и завтра, и послезавтра.

А знаете, как там у «них»? У Джона есть «Мерсе­дес», у Билла только «Фольксваген». Если и Билл захочет «Мерседес», то его психология такова: «Что я должен для этого сделать? Еще больше работать!» А как у нас? У Васьки — «Волга», у Петьки — «За­порожец». Петька завидует: «А хрен с ним, что у меня «Запорожец», лишь бы у него «Волга» сгоре­ла!» Пока это существует в наших генах, никакие по­литические реформы ни к чему не приведут. И ни­какая система, никакой президент ничего тут не по­делают.

Что пишет человек, только что научившийся пи­сать? Нормальный человек, научившись писать, на­пишет на доске: «Я люблю маму» или то, что давно хотел написать, но не умел: «Петька — дурак», или «Леночка, я тебя люблю», или «Я люблю свою собаку».

А что писали мы в детстве? «Мы не рабы, рабы не мы». Не рабу это и в голову не придет писать.  Свободному человеку не придет в голову кричать на весь мир, что он — не раб. Только раб может напи­рать «Мы — не рабы»...

Нам нужно гены наши переделывать, иначе ниче­го не выйдет. Вот ведь на каких сказках мы воспитаны? Два старших брата корячатся: один — в поле, другой — в лесу. Они — полные болваны! А Ива­нушка-дурак берет стрелу, натягивает тетиву — и получает царевну-лягушку и богатство. Или Емеля, устав от сидения на печи и безделья, вытаскивает вдруг щуку, которая исполняет все желания.

Для того чтобы с нашими малолетками было все нормально, надо забыть некоторые русские народ­ные сказки. И поговорки. И объяснить детям, что Золушка до того, как примерила туфельку, перемы­ла горы посуды и перестирала тонны белья. А у нас тунеядец, дурак всегда на халяву счастье себе бе­рет. И поэтому Леня Голубков, на рекламу которого три четверти населения попалось, национальный ге­рой был. Как все просто: можно закопать четыре рубля в поле чудес в Стране дураков, вырастет двадцать. Никто не хочет вдуматься, что такие про­центы, которые нам обещали эти общества, дает торговля либо наркотой, либо — оружием. На Запа­де если ты сегодня обещаешь больше семи процен­тов годовых, завтра к тебе в контору придет ФБР. А у нас вся страна захотела хватануть по 30, 40, 50 процентов. А потом все это лопалось. Значит, у нас можно безнаказанно жулить? Где Мавроди? Где они все? Они не сидят — они откупятся. Когда уби­ли Листьева, я через полторы секунды сказал: «Ну, ребята, это бабки...» Другой причины нет. Кому он был нужен, наш корреспондент, хороший парень? Дай Бог ему вечной памяти и спокойной земли. Вы «бабки» ищите.

Или вижу по телевизору здоровенного бомжа, который заявляет: «Имею я право на милостыню?» Наш человек рождается с тем, что имеет право не на труд — на милостыню.

Он хочет ни черта не делать и хочет при этом пользоваться благами, как Ротшильд. Но как же так — ничего не делать, только воровать?! И при этом, как в «Собачьем сердце» у Булгакова, «все поделить»! А праздник находит где угодно! С перво­го по десятое мая ничего не делать! Десять дней подряд праздники празднуют. Правильно Михаил За­дорнов сказал: «Новый год, Рождество православ­ное, Рождество католическое...» Мало того что про­сто Новый год, так еще «Старый Новый год!» Одно­го мало! Может быть, еще «Старое седьмое нояб­ря»?.. Уму непостижимо!

Это уникальный народ. И я его люблю. И всем говорю, что я, еврей, русее миллионов русских.

Как мы жили прежде? Получали свое, дарован­ное государством: получали по сто двадцать рэ в месяц, грели свои телеса на одном и том же пляже в Сочи — один человек на полквадратных метра... Неужели вы не хотите, чтобы ваши дети ездили от­дыхать в Грецию или туда, куда им захочется? Чтоб ехали куда хотели, чтобы слушали что хотели? Не­ужели вы хотите опять в лагерь? За железный зана­вес? Ходить в голубых панталонах с начесом? Вы не хотите слушать Хосе Каррераса и Пласидо Доминго? Вы не хотите ходить на концерт «Битлз» или на Алисию Алонсо? Вы хотите в лагерь, где всем дают на завтрак перловку, на обед картошку, на ужин — се­ледку и не надо думать о том, где их покупать? Вы хотите в лагерь?

Если вы хотите в лагерь, значит, вы — рабы. А я хочу быть свободным. Стремиться обратно — никогда в жизни! Но свое, духовное должно быть при нас. Для нас знаменем страны был красный флаг.

Помню, в детстве у меня была книжка-раскла­душка со всеми флагами мира, и там я первым де­лом отыскивал наш. Или шел на демонстрацию, в одной руке — раскидайчик на резиночке, в другой — красный флажок. Мы гордились, когда в честь победы нашей сборной по хоккею поднималось красное полотнище, — и все вставали. И в этом смысле «не было лучшего флага».

Остается только одно: любить эту страну, кото­рая является родиной, и играть в ее игры с приду­манными нами же самими законами. Мы никогда не будем Америкой, Францией, Германией, Японией. И было бы глупо стремиться быть тридцать восьмой Америкой, тридцать девятой Японией. Как говорится в одном моем стихотворении:

Читаю Бернса и слушаю Россини.

Искусство дешево, но дорогого стоит.

Сейчас все заняты спасением России.

Оставим, может, матушку в покое?

Она сама с себя снимала камень,

Ей лишь бы горлопаны не мешали.

Победа, господа, будет за нами,

Как говорил родной товарищ Сталин.

За выродка не отвечать родне,

Гнилое яблоко не портит урожая,

Так пусть нам женщины еще детей рожают.

Там разберемся, прав я или нет.

Для меня самое важное — уверенность, что я за­щищен государством, что мне не лгут, не считают за дурака и что меня уважают. Государство не долж­но быть вражьим по отношению к своим гражданам. А что у нас даже в мелочах? Захожу в аэропорт — из двадцати двух дверей открыта даже не одна, а только половинка, чтобы двести человек в нее лез­ли. Я никогда не стану спокойным и уверенным, если буду вынужден проходить через половинчатую дверь.

Ну разве сегодня можно так жить в большом мире? Великая страна — это та страна, которая уважает свой многонациональный народ. А великий народ — тот, кто уважает законы страны, которая его уважает. Территория и население у нас и прав­да — великие, а вот остальные величины — так себе, ниже среднего. Коммунисты обманывали нас, прикрываясь идеей. Нынешние обманывают, не при­крываясь ничем. Из Анатолия Собчака сделали чудо­вище. Да Собчак — октябренок по сравнению с лю­бым московским чиновником! Они его притягивают к суду за однокомнатную квартиру для племянницы, а у самих особняки в Подмосковье, которые стоят столько, что надо десять жизней работать на чинов­ничьей зарплате.

Что же делать? Уехать — самый примитивный вы­ход. Идти во власть, чтобы все переменить, — нет команды. Да и тошнит меня от предвыборных кампа­ний. Постараюсь делать, что могу, на своем мес­те — изменять эту жизнь потихоньку. Хочу при жизни увидеть результаты собственного труда. Сегодня же я не узнаю народ, для которого пел столько лет. Всю жизнь мне казалось, что он меня понимает, разделяет мою боль и любовь. Сегодня я в этом уже не уверен.

Но мне приятна благодарность людей за то, что я живу здесь. Я — российский человек, моя земля — Россия, и никакой другой быть не может. Хотя те­перь я очень хорошо понимаю Стравинского, Рахма­нинова, Бунина, Шаляпина, бесконечно русских и бесконечно честных людей, которые любили свою землю не меньше нас с вами. Но когда народ выби­рает такую жизнь, которую ему предлагают различ­ные политические деятели сомнительного толка...

Я не понимаю людей из далеких стран, ратующих за обустройство России, но я понимаю тех, кто не захотел жить в сумасшедшем доме.        

И все же я, наверное, не уеду никогда. Помирать собираюсь на ленинградской земле. Я родился здесь, в северном городе, жил в приличной атмосфере. Пацаны, девчонки — никого и нас не волновало, кто татарин, кто русский, кто узбек. Но в каждом народе есть свои, скажем так, «национал-патриоты», которые ничего, кроме ублюдков, собой не представляют. Некоторые пеняют мне: «Как это ты можешь говорить, что хорошо относишься к «Памяти»?!» Да не к «Памяти» я хорошо отношусь, вернее, не к ее выра­зителям национал-патриотических идей, а к тем, кто, будучи членом «Памяти», хочет русскому наро­ду вернуть исконно русские вещи. Я точно так же пойду с «Памятью» восстанавливать русские право­славные храмы, как с мусульманином — мечети, с евреями — синагоги. Я говорю это к тому, что есть разные люди. Есть, например, Сычев. Тогда при чем здесь русский народ, какие-то его ценности? При чем здесь жидомасоны или сионисты?

Надо хотя бы знать, что такое сионизм, который долгое время преподносили у нас как фашизм. А это лишь стремление объединить евреев в одно государство. И что же в этом плохого?  А кричать о жидомасонстве, что, дескать, евреи пьют кровь русских младенцев, так об этом может кричать толь­ко ублюдок. Причем свои ублюдки есть и у евреев, и у татар, и у якутов — у всех. Кричат, что народ Якутии требует суверенитета, когда там живут и русские, и якуты. И в большинстве своем это люди нормальные?

Я также не согласен, когда бываю, допустим, в Израиле (хотя понимаю, что и там огромный клубок проблем), с теми, кто оправдывает изгнание палестинцев с земли, на которой жили их прапрапрадеды. А как могут литовцы требовать, чтобы русские люди, родившиеся и выросшие там, убирались из Литвы? Разве нормальные люди могут этого требо­вать? Я ненавижу Ленина и Дзержинского, так же как Троцкого и Свердлова. И мне стыдно, что по­следние — евреи. Но они и им подобные — еще не весь народ. А сколько евреев помогало «белому движению» из-за границы? А многие ли знают, что полштаба батьки Махно было еврейским?.. Вот по­чему подводить все эти дела к национальному зна­менателю — глупо, если не сказать больше. И жаль, что к нелюдям, которые играют на этом, прислушивается так много людей.

Когда мне скучно, я в Питере развлекаюсь так — подъезжаю к месту, где у нас всегда торгуют газе­той «Завтра» (в прошлом «День»). Естественно, меня все узнают. Подхожу к какому-нибудь борцу за идею освобождения России и говорю: «Ну, что тут о нас пишут? Сколько литров крови невинных младен­цев мы выпили на этот раз?» Они не знают, куда деваться: ведь я же автор казачьих песен, меня ува­жают! Я скупаю все их газеты и смеюсь всласть...

Как общество «Память» ко мне относится, я по­нятия не имею. Думаю, по-разному, потому что в «Памяти» люди разные — есть и экстремисты, есть и действительно искренние патриоты, которые хотят хранить традиции русского народа. Если это обще­ство, хранящее традиции народа, то я запишусь в него первый, потому что знаю традиции этого наро­да не хуже, а даже, уверен, лучше, чем гражданин Васильев. Но если это общество националистически-шовинистическое, то я первый пойду против это­го общества.

Я за плюрализм и демократию, за свободу сове­сти и вероисповедания. Но есть такие вещи, за ко­торые государство все-таки должно наказывать: та­кие, как пропаганда национальной розни, как про­паганда насилия. А вместе это уже фашизм, это на­казуемые вещи.

Я выключаю телевизор на болтовне. Газеты чи­таю — «Комсомолку», «Известия», «Аргументы и факты». Хотя и они иногда перебарщивают с демократией. Надо бы к ним пару правых человек поса­дить, чтобы они не были такими чересчур левыми. В общем, стараюсь по-центристки... с этаким ле­вым уклоном смотреть на происходящее, хотя в оп­ределенных ситуациях, бывает, превращаюсь из ле­вого в правого. Но — с левыми задатками... А еще я сегодня сторонник сильной руки... Так что в курсе событий стараюсь быть, потому что если я живу в этой стране, то должен знать, чем она дышит. А как же иначе?

 

Далее

 

Оглавление

 

 

 

Главная   Интервью   Книги   FAQ   В ГосДуме   Анекдоты и байки   Афиши

 

Ссылки   Гостевая   Обратная связь   Написать письмо   Об авторе сайта