НАШУ СТРАНУ ПОГУБИЛИ ДИЛЕТАНТЫ...

 

Профессионал — это тот, кто хорошо делает свое дело и занимается только им. Я никогда не хотел, чтобы про меня говорили: «Розенбаум — лучший пе­вец среди врачей». Или: «Он лучший врач среди пев­цов». Не выношу внештатных журналистов: любое внештатничество — это любительство, дилетант­ство. А дилетант не надежен и часто — злобен. В человеке для меня ценны три вещи — доброта, профессионализм и отсутствие зависти.

Работай, делай свое дело классно, иди вперед. И какая тут может быть зависть?

Для мужчины, я считаю, главное в жизни — не в семье, а в работе. Если мужик на работе не «кайфует», то никто ему не поможет. Как только он к юбке притрется, значит, все: он уже убогонький.

Мне часто говорят, что, мол, нельзя так яростно работать, ты себя убиваешь. Но я-то иначе не могу, работать так — мне в радость. Как это так — выйти и «отбыть» номер? Мне возражают: сорвешься, нельзя так много петь — по три часа с лишним подряд, еще и «живьем», не под «фанеру»... Но люди-то принима­ют эти мои три с половиною часа за тридцать минут! Невозможно показать все, что ты хочешь показать и сказать людям, за часик с четвертью... Сегодняшние «фонограммщики», конечно, не вспотеют за свои три концерта в день — ведь это не работа, а видимость ее: так не раскрываются — так прячутся. А мне от своих слушателей зачем прятаться? Песня — это и исповедь и проповедь. И то и другое.

Я снялся в двух художественных фильмах — «По­бег на край света» и «Чтобы выжить». И в обоих — в главных ролях. Обе картины, на мой взгляд, инте­ресные: первая — лирическая, очень свежая для на­шего дня, вторая — боевик.

Начал я сниматься не по собственной инициати­ве, поскольку никогда не бегаю и не прошу никого: снимите меня в кино, возьмите у меня интервью. Очень приятно, конечно, когда тебе это предлагают, но проситься самому — это не в моих правилах. Меня пригласили, и это был сложный момент в моей жизни. Абы как сняться я не хотел: мне это не нужно, у меня есть свое дело, в каждом деле я люблю про­фессионалов. Мне и без того было чем заниматься. Поэтому я пошел к своему другу Лене Филатову и спросил, как он считает, нужно ли это делать?

Леня сказал: «Ты обязан». Если Леня сказал (а я ему верю безоговорочно, тем более там, где он яв­ляется высочайшим профи), значит, так оно и есть. И я согласился.

Сняться в хорошем кино, как мне кажется, инте­ресно всем, тем более артистам. А во-вторых, к этому времени уже существовали три фильма с мои­ми песнями, а вот в драматических ролях я еще не выступал. Я попробовался, и профессионалы сказа­ли, что получается хорошо. Мне, естественно, стало интересно. Интересно хотя бы уже потому, что это отдушина от музыки, возможность переключиться на что-то новое для себя.

Я ведь на сцене в любом случае артист, ибо ис­полняю достаточно драматические песни, сценарные, зримые, с определенным сюжетом. Я не про­сто пою — я вживаюсь в образ, будь то одессит с Молдаванки или образы из моих военных песен.

Когда мне принесли сценарий, я сначала несколько смутился: Джафар — человек, мягко говоря, нехороший... Но в фильме все определяет главное об­стоятельство — гражданская война. Конечно, методы, которыми действует мой Джафар, жестоки, но в этом и суть: любая война — это кровь, грязь, резня. Война — это две равноправные правды, и у каждой стороны она своя. В преданности Джафара правде и правоте своих — его верность родине, его граждан­ское мужество. Жестокость и несправедливость мое­го героя — это прежде всего жестокость и неспра­ведливость самой войны.

Джафар — не бандит. Джафар — человек, попав­ший в ситуацию гражданского противостояния. Мы же не можем осуждать ни Щорса, ни Деникина. С точки зрения психологии мой герой — замеча­тельный человек. Когда я пришел к Ролану Антонови­чу Быкову, то спросил: «Вам Мюллер нравится? А если я буду играть Джафара как Мюллера?..»

Конечно, я не проходил актерского класса, не за­нимался этюдами. Может быть, разобраться в этой роли мне помогли какие-то жизненные наблюдения. Я ведь за концерт пропеваю тридцать—тридцать пять песен, которые очень драматургичны и на каждую из которых можно снять не только клип, но и полнометражный фильм. Так что я за это время проживаю тридцать жизней. Не говоря о том, что как врач я видел множество людей в самых разных ситуациях.

За роль Джафара мне не стыдно. Картина прошла довольно широким экраном (что хорошо для сегодняшнего отечественного кинопроката) и получила хорошую критику. Я в кино дебютант и, повторяю, не хотел сниматься лишь для того, чтобы просто снять­ся. Мне хватает популярности и уважения зрителей в своем деле. Но поскольку у меня роль получалась и мне было интересно работать, то я снимался в кар­тине «Чтобы выжить» с удовольствием.

Все трюки, которые проделывает в картине мой герой, исполнял я сам. Пришлось, конечно, потре­нироваться перед съемками... Риск очень люблю, но риск разумный. Готовясь к съемкам трюка, где нужно было на полном ходу с автомобиля забраться по ве­ревочной лестнице на вертолет, я откровенно сказал главному каскадеру, что если хоть на секунду почув­ствую неуверенность в себе, то попрошу дублера.

Есть предложения продолжить работу в кино. Но я от ролей большей частью отказываюсь, потому что очень уважительно отношусь к этому труду и доста­точно люблю себя (в хорошем смысле этого слова). И еще боюсь... продешевить: я не имею права на де­шевизну. Многие сценарии мне присылают совер­шенно ясно для чего: Розенбаум в фильме — это оп­ределенная доля кассового успеха. Это относится к любому популярному артисту. Но если мне сценарий нравится и я чувствую, что смогу, да еще когда и другие мне говорят, что я смогу, то я с удовольстви­ем отдаюсь этой работе. Работа это тяжелая, но для меня она словно смена декораций. Иногда хочется отвлечься от эстрады и погрузиться в другую, тоже тяжелую, но совершенно другую работу. Когда это получается, я очень рад.

И до нынешнего глухого застоя в кинематографе у меня были приглашения, от которых я большей час­тью отказывался. Конечно, на Гамлета не приглаша­ли. Мне предлагали играть «мои» роли, в основном самого себя. Имелся в виду не я, Розенбаум, но люди, похожие на меня по внутреннему характеру, состоянию души. Было два очень приличных сцена­рия. А сейчас такая ситуация в кино, что просто так ничего не предлагается. Что уж говорить о дилетанте киноэкрана Розенбауме, если Валентин Гафт без ра­боты! Заслуженным артистам негде и не в чем сни­маться!!!

Для клипа я выбрал именно «Вальс-бостон», пото­му что, когда я кому-то говорю название песни, мне сразу отвечают: «А-а!» Кроме того, эта песня — джа­зовая композиция, которая хорошо принимается слу­шателями разных стран. Музыка и настроение «Валь­са-бостона» интернациональны.

Клип на «Вальс-бостон» — это и ностальгия: сама эта песня ностальгическая по духу. Для клипа я сде­лал новую аранжировку песни, отличную от концерт­ного исполнения. Хотелось сделать то, что называет­ся произведением искусства, то, что у костюмных дизайнеров называется «высокой модой». Конечно, можно было бы взять и снять «Вальс-бостон» во дво­ре, и зрители все равно бы плакали. Но это легкий путь, и я заранее сказал, что не хочу этого.

Мне нужен высокохудожественный клип, поэтому- то я работаю не с клип-мэйкерами — это не для  меня. Почему? Потому что все они — подражатели, все их клипы — слабое подражание японскому, аме­риканскому, французскому... Я могу, к примеру, спеть блюз, но никогда не спою его так, как негр из Гарлема. Вот так и наши клип-мэйкеры. Они умные, талантливые ребята, но никогда они не сделают аме­риканского клипа, потому что они не американцы. А я работаю с «киношниками», профессионалами, которые сделают клип как хорошее советское кино.

У нашего кино есть свои замечательные традиции и свой стиль, что бы там ни говорили. Вот чего я хочу от этой истории. За четыре минуты, пока звучит пес­ня, нужно прожить жизнь и должны смениться четыре времени года.

У меня нет людей, с которыми мне выгодно дру­жить. Хотя друзей, по большому счету, у меня раз-два и обчелся. Много хороших приятелей, товари­щей... И не только по искусству. Я не устаю от об­щения: мне одинаково интересен и солдат, и мар­шал, и безымянный музыкант, и суперзвезда...

Настоящих же друзей у меня двое — это друзья еще по медицинскому институту. А вот хороших то­варищей из мира искусства много. Это и Иосиф Коб­зон (мы дружим давно, семьями, я с глубоким ува­жением отношусь и к его супруге Нелле), и Володя Винокур, и Ира Понаровская, и Леня Филатов, и Андрюша Макаревич, и Николай Расторгуев, и Лева Дуров. С Соней Ротару мы в прекрасных отношениях. С Аллой, Филиппом... Боюсь кого-то забыть: Ян Ар­лазоров, Лев Лещенко, Михаил Жванецкий, Сергей Шакуров, Николай Губенко, Виктория Токарева...

Дружба между большими артистами?.. Возможна! Особенно между звездами разных жанров. К тому же, мне кажется, дружить между собой могут только состоявшиеся артисты: им делить-то нечего! С мои­ми товарищами по миру искусства мы можем, конеч­но, и покритиковать друг друга (кстати, не только вышеуказанные, но и другие звезды год от года при­ходят на концерты Розенбаума в московском зале «Россия»). Но я знаю, что если позову — они при­едут, а если они позовут меня — отменю все и при­лечу.

Постоянный и желанный гость на моих концертах Володя Винокур. Он приезжает специально и в Питер. Артист есть артист. Володя всегда готовит сюрприз. И его присутствие — это творческий подарок, шут­ка, анекдот, которым он со сцены радует публику на моих концертах. Может, кто-то назовет это клановостью, но он будет неправ, потому что состоявшиеся артисты все-таки борются в этой жизни в одиночку. Но тем приятней иногда собирать друзей.

С Леней Филатовым мы, слава Богу, знакомы лет сто. Познакомились году в 1981-м и сразу сблизи­лись. Мы оказались очень похожи мыслями, образом жизни, взглядами. Такое ощущение, будто мы с од­ной грядки. Как раз тот случай, когда нашел друга в зрелом возрасте. Дело ведь не в том, чтобы, к при­меру, достать человеку лекарство в Новой Зеландии. Это сделает, при возможности, любой порядочный человек. Друг — это нечто большее. Ты можешь не звонить ему год, но постоянно о нем думаешь и точ­но знаешь, что он о тебе тоже думает. О приятелях и товарищах вспоминаешь лишь изредка.

Алла Пугачева для меня всегда — это Артистка и Женщина с больших букв. Наша дружба образовыва­лась постепенно, так и не превратившись в роман. Но встречи и дружеское общение с ней для меня — это всегда толчок к творчеству. Обычный душевный раз­говор с Аллой — и в голове появляются новые идеи. Думаю, что и она испытывает подобные ощущения.

С Андреем Макаревичем мы не просто коллеги. После путешествия на Амазонку в начале 1999 года Андрей стал для меня настоящим другом. Две недели в дикой сельве, ночь в палатке под настоящим тро­пическим потопом, совместное выживание в местах, где вся цивилизация представлена двумя индейски­ми хижинами, — это, поверьте, хорошее испытание для сильных мужчин.

Валя Юдашкин — замечательный парень, без­злобный, душевный и весь в творчестве. Я одеваюсь у него. Вообще-то меня совершенно не волнует, от кого вещь — от Ферре, Дольче Габана или Васьки Иванова. Важно, чтобы это было красиво и соответ­ствовало моей душе. У Вали есть такие вещи.

С Колей Расторгуевым мы столько захватывающих партий в биллиард сыграли! Он заядлый биллиардист, как и я. Совместно проводили много дней на «Кинотавре». Еще один бессменный участник нашей компании — Ян Арлазаров. Довольно мрачный с   виду человек с уникально яркими мыслями.     

Мне было лестно услышать добрые слова в свой   адрес от Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской. Мы познакомились, когда они приняли приглашение побывать на моем концерте. Я лишний раз  убедился, что чем более люди состоялись в жизни, тем больше они доброжелательны. Это между несостоявшимися артистами, как правило, дружбы не бывает.                                                                    

Мне довелось побывать на дне рождения Мстисла­ва Леопольдовича в Америке. Между нами установи­лись дружеские отношения. Конечно, мне бы хоте­лось помечтать о нашей совместной работе, тем бо­лее что у меня в планах есть проект записи своих пе­сен с симфоническим оркестром. Еще один про­ект — альбом рок-н-роллов, который хочу записать с чернокожими музыкантами в Америке. А третий аль­бом — с еврейским хором Московской синагоги. Та­кие вот полюса.

Другом у мужика может быть только мужик. Или собака, конь, тигр. Женщина может быть самым близким человеком. Но роль и помощь женщин трудно переоценить.

Вот, к примеру,  Белла Михайловна Купсина для меня — как для «Битлз» Брайан Эпстайн.

Мы познакомились и подружились давным-давно, 13 октября 1983 года, на моем знаменитом концер­те в ДК имени Дзержинского. Она работала там стар­шим администратором. До этого мы виделись в Лен­концерте, даже здоровались, но она не знала, что я — это я, хотя и прослушала мой «одесский» магни­тофонный альбом.

Белла Михайловна, можно сказать, человек ста­рой школы: воспитана Григорием Израилевичем Шубом, легендарным директором-распорядителем Лен­концерта. Представителей этой школы в работе с артистами отличали ответственность и профессиона­лизм. Профессионализм складывается из мелочей: это значит, что надо такому-то артисту прислать «Волгу», а «Жигули» — такому-то. Но прислать обя­зательно. Это значит непременно встретить артиста на вокзале у поезда или в аэропорту. Это значит при­ехать во время репетиции и во время концерта и справиться у артиста о его самочувствии, настрое­нии. Сегодня же все по-другому, нынче артиста по­купают: прислали ему деньги, а там хоть трава не ра­сти. Старая школа — это еще и абсолютная чест­ность в отношениях продюсера с артистом, когда ни той, ни другой стороне непонятно, как вообще мо­жет возникнуть желание обмануть другого.

Конечно же, большое значение имеет обстоятель­ство, что она выросла и живет в семье, которая не особенно нуждается в деньгах. Белла зарабатывает хорошие деньги, но не это ставит во главу угла. Не побоюсь высоких слов, но работает она из любви к искусству, из любви к артисту.

Она женщина и при всех своих исключительно деловых качествах может проявить себя чисто по-женски, например, что-то запамятовать... Но это и хорошо, потому что она — не железная леди, а не­которые сложности ее характера с лихвой окупаются всеми плюсами, которые дает наша совместная дея­тельность.

Интересно, что, познакомившись и подружившись в 1983 году, мы начали «плотно» работать только с 1989 года. Эпизодически она помогала в моих питер­ских проектах, а с 1990 года мы с ней уже на кон­тракте, который подписали между собой в штате Нью-Йорк.

Мне доводилось читать, что есть такие артисты, которым ни менеджер, ни продюсер не нужны. Это неправда. Я знаю только одного такого человека — Иосифа Давыдовича Кобзона, который уникальным образом совмещает в своей голове и бизнес, и творчество. Впрочем, даже Кобзону нужен предан­ный ему деловой человек. И мне нужен. Во-первых, мне не хватает времени, во-вторых, я не умею счи­тать, договариваться, мне неудобно делать некото­рые вещи, которых я просто не знаю. Да и вообще, когда артист начинает считать, доставать, уговари­вать, выбивать, он теряет что-то и в творчестве, и в имидже. Его голова забита теми вещами, о которых ему думать как бы и не пристало... Если ты сам зво­нишь какому-то организатору концерта и разговари­ваешь о малозвездных делах, то как к тебе будут от­носиться?!

Артист должен быть артистом. К нему даже самые крутые бизнесмены должны подходить как к какой-то загадке, как к чему-то недосягаемому, а не решать с ним материальные проблемы. Артист должен нахо­диться в другом измерении. Ну не может он лезть в проблемы колбасы с сыром — ему это должны принести, хотя он и знает, сколько это стоит, как тяже­ло берется. И не потому, что он такой крутой, а по­тому, что таким крутым он должен быть для людей. Как только артист будет сам стоять за бутербродами в очереди, к нему тут же люди начнут относиться не­множко по-другому, хотя и хорошо: все эти проявле­ния рубахи-парня не прибавляют ему популярности.

Я ненавижу модную иностранную терминоло­гию — шопы, маркеты... Но в современном русском языке не вижу другого термина, как «продюсер». Ад­министратор — это меньше, это в хорошем смысле слова человек-исполнитель. Продюсер — тот, кто может дать совет, определить стратегию, кто прора­батывает крупные проекты, отвечает за них, может сказать либо «да», либо «нет». И в какие-то моменты я должен подчиняться Белле Михайловне Купейной, если доверяю своему продюсеру, его опыту, его ин­туиции. Продюсер — это человек, который зайдет и в Кремль, но может отправиться и в соседний мага­зин. Такое вот, на первый взгляд, странное сочета­ние.

Любой проект Розенбаума за эти прошедшие де­вять лет — наполовину мой и Беллы. Даже если я за­думываю проект, то всем его исполнением занима­ется штат людей, помогающих Купсиной. Ее огром­ной удачей был мой концерт 9 мая 1995 года на Дворцовой площади. Ее замечательным продюсерским проектом было мое сорокалетие: приезд гостей, концерт, съемки. Если доживем до «полтинника», то устроим что-то сумасшедшее!

У талантливого продюсера должен быть не только необходимый набор определенных качеств, но и свой конек. У Беллы — это абсолютное попадание в цель при общении с людьми. Ее внешность (это замечено многими) либо сразу располагает, либо от­талкивает людей. Середины не бывает! Вообще внеш­ность продюсера — это безумно важно. Ее внеш­ность — это ее козырь. Например, начиная какой-то проект, Белла приходит, заводит разговор, и «мужики сразу падают!». Ну а женщины по-разному реагируют: умные при этом все понимают и оцени­вают.

«Шубовская школа» учит еще и выдержанности. Вот я, к примеру, могу завестись и столько нагово­рить... Белла меня уберегла от многих вспышек. Она удивительно точно определяет, где ей быть: где сто­ять рядом, а где отойти чуть в сторону. И ничего за­зорного тут нет: не потому, что я выше, а потому, что я артист. С артистом президент может общать­ся, а с продюсером, пока его не представит ему ар­тист, не поспешит заговорить. Хотя некоторые ны­нешние модные продюсеры назойливо лезут вперед и по всем каналам раскручивают свое имя.

Но старое администраторское правило гласит: ар­тист главный! Если не будет артиста, то все осталь­ные будут голодными. У нас многие понятия в на­рождающемся шоу-бизнесе пока смещены: ну кто на Западе знает имена продюсеров? На наших же по­смотришь — нет круче! Так и хочется сказать: «Ну кто вы такие? Я умру завтра — и до свидания, идите на кислород». Хотя я точно знаю и не устану повторять, что без своего продюсера и своей команды я поте­ряю многое... Если не все.

Белла не продюсер всех, она только мой продю­сер. И когда я, неровен час, закончу с этим делом, она никогда не будет продюсировать другого артиста. Продюсер должен умереть в артисте! И если Беллы не будет со мной, я другого такого продюсера не найду.

Как для любого артиста, для меня очень серьез­ное испытание — концерты в Москве, в Государст­венном концертном зале «Россия». Осенью традици­онно ежегодно я выступаю здесь с новой програм­мой. В организации этих концертов и во многом дру­гом, что не связано с творчеством, нам помогает руководитель культурного фонда «Артэс» Александр Достман. Его работа — это тоже искусство.

Я не считаю, что артист должен творить голодным. В один из моих приездов в Америку владелица корпорации, в которую входила и студия, где я на­пряженно записывался, предложила мне отдохнуть дней пять на ее вилле во Флориде. Чудесная вилла — 250 акров земли, на лужайке вертолетная площадка, бассейн и все прочее... Отдыхаю. Но она, настоящая американка, выписала мне туда прекрасный рояль: а вдруг я подойду к инструменту, начну сочинять? А это же будут и ее «бабки»! Мне действительно за­хотелось. Должен сказать, что такой музыки я не пи­сал никогда, таких прекрасных гармоний я прежде просто не мог в себе расслышать. Так надо ли творцу быть голодным? Чушь! Да, мне удавалось кое-что со­чинять: «Вальс-бостон», «Глухари», к примеру, тот же «Гоп-стоп» или «Только шашка казаку»... Но то, что я сочинял на том рояле... Нет, здесь это не услышится... Там думаешь о другом — не о быте, не о том, что надо то-то и то-то достать.

Вот маэстро Эрнескас говорит, что за песнями нужно ходить пешком, а не ездить на «Кадиллаке».  Думаю, за песнями можно и на «Кадиллаке» ез­дить — не в способе передвижения дело. Кстати, на­блюдать жизнь из «Кадиллака» приятнее, чем из ав­тобуса, — больше видишь. Да, поэту, гораздо лучше смотреть на мир из «Кадиллака». А «Кадиллаком» — пусть он будет у каждого — все же сыт не будешь: из него надо и выходить, ножками среди людей топать. Тогда совесть зажиреть не позволит. Почему я не жирею? Поглядите на наших политиков. Их, скажем так, физиономии уже в телевизор не влезают... А не так давно лица были! Это нормально? Для них — нормально. Но я в их «тусовках», где, как я недавно написал, «расстриги властвуют, КПССные», не участвую. 

Если у человека есть деньги, то сегодня, в период наступающего капитализма, они должны крутиться. Их нужно вкладывать — деньги не должны лежать в чулке. И у меня деньги в обороте. Сам бизнесом я не занимаюсь, просто вложил средства в магазин и два ресторана: один — в Санкт-Петербурге, другой — в Нью-Йорке.               
Вообще в Нью-Йорке в русские рестораны люди ходят по выходным. В будние дни плохо ходят, в
будний день вообще почти никого не бывает. Это специфика русской публики, оттого что они тяжело и много работают. Регулярно мой партнер в Нью-Йорке мне сообщает, как в ресторане идут дела.

Ресторан мой особой прибыли не дает... Зато мы с вами можем там кофе попить, пообедать. И как бы ничего не заплатим. Некоторое ощущение самообма­на: я вроде кушаю и вроде не плачу. Но в сотый раз напоминаю, что я всего лишь совладелец. Когда меня называют бизнесменом, прихожу в ярость. Или называют ресторатором. Какой же я — ресторатор? Ресторатор — человек, который занимается только этим. Разве Паваротти — ресторатор? А ведь у него шикарный ресторан в Майами. Или Миша Барышни­ков, Роберт де Ниро, Алла Борисовна, еще масса людей... У меня просто в  это дело вложены деньги, причем в очень малом проценте по сравнению с дру­гими совладельцами. Мы счастливы, что он хоть не приносит нам убытков.

Никто не спрашивает у Паваротти, не мешают ли ему петь ресторан, в который он вложил деньги, и езда на супермашинах. И у Сталлоне с Брюсом Уиллисом и Шварценеггером не выясняют, не мешает ли им сниматься в кино сеть их ресторанов «Планета Голливуд». Когда меня спрашивают об этом серьез­но, я завожусь: «Вы что же, считаете, что я за стой­кой стою? Или пою зазывалой перед воротами свое­го ресторана, чтобы в него заходили?»

Я люблю комфорт в жизни, хотя нахожусь в нем очень редко. Потому что самый шикарный номер в го­стинице — это не мой дом, а казенный. Езжу на «Ка­диллаке» с водителем, потому что не было времени самому учиться. Заработал на машину своим горлом и купил ее на гонорар не за один концерт, к сожале­нию, хотя артист моего уровня на «диком» Западе с одного концерта может купить себе десять «Линколь­нов» или «Кадиллаков». И еще сдача останется...

Здесь в ресторане знают мои вкусы: обожаю греч­невую кашу с молоком — быстро, дешево и серди­то. Раз в день могу ее съесть с удовольствием. Ос­тальное — традиционно: жареная картошка, мясо, курица. Дома без фруктов не обхожусь: должен не­пременно съесть яблоко, грушу, гроздь винограда, причем жую, когда смотрю телевизор. По телевизору смотрю все. У меня «тарелка» на доме, двадцать че­тыре программы. Обожаю фильмы про животных, уже двадцать две кассеты с ними собрал. Это — мое самое любимое. Люблю кофе. Вообще олицетворяю собой классический тип мужика: когда голодный — раздражен, лицо мое неблагостное.

Правда, я уже стал гурманом — в этом отношении меня испортила гостиничная жизнь и заграница,  Приходишь в гостиничный буфет и видишь неизменное «лангет — эскалоп — солянка — лапша...». Но ты же  не можешь есть это постоянно, поневоле захочешь  чего-нибудь необычного и вкусненького. А это получа­ется редко, потому что у нас и в частных кафе, как правило, тоже один и тот же набор — поросенок, грибы, окрошка... Вот за границей с этим повеселее: хочешь — идешь в китайский ресторан, хочешь — в японский, хочешь — в португальский. Последнее вре­мя у нас тоже с этим дело налаживается.

Слава Богу, дома у меня хорошо готовят и слабо­сти мои знают.

Деньги — это средство для достижения цели. Вот если деньги — цель, тогда туши свет. Мне нужно много-много денег, и мне их никогда не будет хва­тать. Чтобы осуществить сегодня мою мечту — запи­сать пластинку в сопровождении симфонического ор­кестра, — нужно выложить как минимум полмиллиона      долларов:   на   репетиции,   аранжировки,   запись. У меня их в помине нет. К спонсорам не хожу, по­этому я и должен зарабатывать в поте лица. Кому-то не хватает на колбасу, и для него деньги — тоже средство для достижения цели: прокормить семью. А кому-то не хватает десяти миллионов долларов на приобретение очередной нефтяной вышки.

На Западе есть поговорка «Благотворитель­ность — удел богатых людей». Человек, которому са­мому нечего есть, не сможет никого накормить. Главное — это всегда оставаться человеком: если ты богат, поделись с теми, кто нуждается. На один кон­церт за деньги приходится дать десять благотвори­тельных. За концерты в институтах, в милиции, ар­мии, на флоте, в цехах, зонах денег не беру. Милосердие должно быть не просто словом, ло­зунгом, оно должно быть делом. Мне рассказали о предпринимателе, который на тысячу долларов ку­пил яблоки детям из спецдетдома. Этому человеку я хотел бы пожать руку. Поддержать больных детей хотя бы яблоками — это уже конкретное дело, это лучше, чем перечислять деньги в мифические фонды, из которых они неизвестно куда и на что уходят. Если бы каждый богатый человек мог конкретно помочь де­тям, это было бы хорошее дело.

Милостыню подаю всем, кому считаю нужным, — безногим, безруким инвалидам, пенсионерам, ба­бушкам сгорбленным и скрюченным. Но сразу вижу, кто «на работе», — здоровые краснощекие мальчики с веселыми глазами. Им я не подаю из принципиаль­нейших соображений, так как дармовые деньги раз­вратят их еще больше.

Не надо много говорить о помощи, надо просто помогать. Тем более если вы можете дать бесплат­ный концерт. Мы не питаемся святым духом — артис­там тоже нужны деньги. Но надо периодически высту­пать, не думая о них. Если ты действительно любишь  людей, выйди, спой им... Потом заработаешь свои деньги. Например, уже несколько лет подряд 9 мая я устраиваю праздник ветеранам.

Мне понравилось, как кто-то сказал: «Я не новый русский, я старый еврей». А я не новый, не старый, а просто нормальный человек, профессионал, кото­рый волен распорядиться честно заработанными го­норарами. Захочу — куплю иномарку или построю студию звукозаписи. А могу и пожертвовать деньги на благое дело или выступить бесплатно. Кстати, вряд ли найдется другой артист, который дал боль­ше трехсот благотворительных концертов — в коло­ниях, тюрьмах, в воинских частях, на военных су­дах, погранзаставах. Может быть, только Иосиф. Развитие и поддержка науки и культуры — это святая обязанность каждого человека. Полагаю, что заниматься этим — мой долг. Если каждый из нас начнет делиться, то мы бедность нашу переживем гораздо легче. Моя организация и я, в частности, чем можем, тем помогаем. Считаем своим долгом заниматься благотворительностью в Первом меди­цинском институте, который я закончил, и в одном из крупнейших вузов нашей страны — в университете.

Несколько лет назад при Академии МВД, которая у нас в Лигово, был основан общественный универ­ситет культуры. Ректором там был Кирилл Лавров, кафедру архитектуры вел покойный Аникушин, ка­федру кинематографии — Елена Драпеко, а кафед­ру эстрадного искусства — ваш покорный слуга. Зва­ний профессорских, конечно, не было. И лекций в буквальном понимании — тоже. Был просто разговор об эстраде, об искусстве, были вопросы... Шло нор­мальное общение. Не думайте, что все постовые — обязательно тупицы. Люди в Академии МВД по интеллекту и культуре — на зависть другим академиям. То мое дело до недавнего времени называлось «общественная нагрузка». И я взял ее с удоволь­ствием. А почему бы и нет? Мне тоже нужно, чтобы, грубо говоря, «мент» разбирался, что хорошо и что плохо в эстраде. Естественно, никаких денег я за это не получал, никаких льгот не поимел... И шинель ми­лицейскую я тоже не надел. Организатором и душой всего этого был мой хороший приятель Саша Никитенко. Когда же он перешел в главк, он перенес свою идею на более высокий уровень.

В определенной мере я общественный деятель. Не просто вхожу в советы различных общественных организаций   (например,   в   еврейское  общество «Маккаби»), но еще и каждодневно общаюсь с людьми, веду переговоры, решая вопросы, подчас не имеющие отношения к моему творчеству. Я — вице-президент крупного петербургского акционерного общества «Великий город» по вопросам культуры.

Как вице-президент акционерного общества, я большей частью занят самим собой. Я же не занима­юсь промышленным бизнесом, чугуном или апельси­нами — на это есть другие люди. У меня мой отдел, который называется «гастрольно-концертный». Иног­да хожу на презентации — как артист, работающий вице-президентом. Но времени на это практически не бывает: сплошные гастроли.

Уезжаю из офиса обычно в 5—6 часов, а дома по­являюсь в 9—10 вечера. Если нет выступления, стара­юсь завернуть по дороге на петербургское «Русское радио», в студию «Ночное такси» к своему доброму приятелю Александру Фрумину. Почти все «домаш­ние» дни стараюсь использовать для записи. Благо­даря Александру Фрумину имею возможность при­ехать в студию в любое время дня и ночи и провести там столько часов, сколько душе угодно. У нас про­цесс безостановочный: заканчиваем работу над од­ним диском — начинаем запись следующего.

Домашние вечера посвящаю жене, дочке, собаке. С десяти вечера до трех ночи у меня — «личное вре­мя». Прихожу домой совершенно вымотанным. Я же имею дело с людьми, с проблемами, затрагиваю­щими душу, сердце. Это гораздо тяжелее для состо­яния мозга и коронарных сосудов, чем тот же биз­нес. Максимум, на что способен поздним вече­ром, — плотно поесть, погулять с собакой и улечься. Включаю какую-нибудь видеожвачку и под нее благо­получно засыпаю. Если, конечно, у меня нет в этот момент «творческого зуда». Ну а если возник, могу до пяти утра просидеть.

Могут сказать, что я сейчас живу вполне благопо­лучно. Да нет, просто сегодня гонения иные, меня никто не сажает в тюрьму, не отправляет в психушку. Но когда Женя Гинзбург снял про меня фильм «Ути­ная охота», на ТВ картина так и не появилась. Мне передали фразу одного клерка: «Фильм-то хоро­ший — персона не та. Вот был бы кто-нибудь типа Добрынина, был бы и рейтинг». Ни в коем случае не подумайте, что жалуюсь. Но Розенбаума и сегодня надо пробивать так же, как и в старое доброе совет­ское время. Человек независимый, имеющий соб­ственное мнение, в нашей стране всегда находится под прессом. Но я такой, какой есть, таким и буду. А квартира, машина и дача — ей-богу, не главное, для нормального человека деньги — лишь один из ат­рибутов благополучия, причем не самый важный.

 

Далее

 

Оглавление

 

 

 

Главная   Интервью   Книги   FAQ   В ГосДуме   Анекдоты и байки   Афиши

 

Ссылки   Гостевая   Обратная связь   Написать письмо   Об авторе сайта