МЕЧТАЮ О ХУДСОВЕТЕ

 

Есть два вида конъюнктуры. Плохая, каковой являет­ся вся наша сегодняшняя попсовая эстрада. Я бы даже назвал ее омерзительной конъюнктурой, потакающей самым примитивным запросам публики. И есть другая конъюнктура — то, что нужно людям сегодня. Те, кто прежде говорил, что мои «афганские» песни — конъ­юнктура, сейчас приходят ко мне и извиняются. Пото­му что я писал их для людей, которые хотели слышать о своих погибших детях, друзьях. Я пел про Афганистан, когда этого не делал никто, когда ничего, кроме тюрь­мы, заработать на этих песнях было нельзя.

Да, это была конъюнктура, но в хорошем смысле этого слова — нужная. Так что не стоит пугаться этого понятия. Если я пишу о ворах, то я так хочу, если

казаках — так чувствую, если «Вальс-бостон» — так желаю.

А вот когда конъюнктура для денег — тут совсем другое. У меня никогда не было имиджмейкеров, редакторов, режиссеров, советчиков всяких. Делаю то, что думаю, пою и живу, как чувствую, говорю, как слышу и как хочется сказать.

Эстрадное искусство сейчас выглядит... среднеполым, так будет точнее. Не всем дано быть с мышца­ми, с какой-то физической аурой, Для меня Валерий Леонтьев — мужчина. Потому что Валера делает свое дело профессионально, по-мужски. Или Мулявин в «Песнярах» — просто замечательный мужчина. А се­годняшняя среднеполость — от желания, для мужчи­ны совершенно чуждого, нравиться всем девочкам без разбору, к тому же недорослям. Каждая самка вы­бирает самца. А когда самец старается понравиться всем самкам, он не самец, а нарцисс, который всег­да с «голубизной». Нарцисс всегда — среднеполый.

Куда вы ни плюньте — попадете сегодня в секс-символ. Главное — плюньте. Когда один из популяр­ных сегодня эстрадных исполнителей, щенок, юнец, публикует список своих женщин в газетах и подсчи­тывает их количество прилюдно — это катастрофа для мужественности. И хотя мышцы у него могут быть как у Шварценеггера, он уже не мужчина. На­стоящие мужчины себя так не ведут. Вот, к примеру, Гафт — хоть раз он крикнул, что он — секс-символ? Хотя Валентин Иосифович — мужчина из мужчин.

Богдана Титомира очень любят (и слава тебе, Господи) дети 16—20 лет: они видят в нем сильного мужчину. А я сильного мужчину вижу совершенно по-другому. Мне эти «дела» Богдана Титомира даром не нужны. Я предпочитаю делать их у себя в постели со своей собственной женщиной. И еще скажу вам как врач: чаще всего о своих сексуальных подвигах кри­чат импотенты.

Я люблю общаться с интересными людьми. А вот с этой попсовой тусней мне нечего делать. И это со­всем не потому, что они плохие, нет. Просто мне не интересно — ходить с серьгой в ухе или называть себя во всех газетах «секс-символом»... Есть дань жизни, но не времени. Я другой человек. Я врач «внутри», я поэт и композитор, у меня есть чем за­ниматься. У меня совершенно другие заботы.

Да, я мечтаю о худсовете. И все время об этом говорю, рискуя навлечь на себя брань крайне левых, беспредельно раскрепощенных людей. Я не хочу смотреть в три часа дня по первому каналу голые задницы. Я не желаю, чтобы мои дети слушали: «Я на тебе, как на войне». Я не против такого искусст­ва — каждый имеет право выбирать развлечение по своему уму и уровню. Но мы живем в православном христианском государстве, среди людей, которые на протяжении многих поколений привыкли к опреде­ленным моральным ценностям. И я хочу, чтобы эти моральные ценности соблюдались.

Я, как врач, нормально отношусь к гомосексуа­лизму, но хочу, чтобы гомосексуализм показывали по платному каналу в определенное время суток. И чтобы были «чипы», закрывающие этот канал от детей. Основная ошибка государства — это то, что сегодня позволительно писать (и соответственно чи­тать) все, что угодно. Когда я, Розенбаум, мечтаю сегодня о цензуре, то я не об идеологической цензу­ре мечтаю. Идеологическая цензура — это плохо, а общечеловеческая цензура — это хорошо. Ведь все это дети читают, слушают. Без государства ничего с этой проблемой не сделать.

А запретный плод? Он сладок, да. В свое время и мы порнуху искали. У нас, правда, не было тогда видеомагнитофонов, поэтому мы искали фотогра­фии. Признаюсь, я сам искал фотографии голых баб у мамы в учебнике по акушерству и гинеколо­гии. Это было нормальное мужское взросление. Но в нас не впихивали это в таком количестве, как сейчас.

На каждом книжном развале продается Геббельс, Гитлер... Я не против того, чтобы мы прочитали «Майн Кампф». Кому-то это надо для работы, для знания исторических, военных проблем. Тогда, по­жалуйста, иди в публичную библиотеку и бери по специальному запросу. Но разве можно в стране, которой столько горя принес фашизм, продавать эти книги на каждом шагу?!

Предательство — это всегда плохо. Особенно предательство человека в погонах. У господина Резуна-Суворова (это автор книги «Аквариум», бывший офицер Главного разведывательного управления МО СССР, сбежавший на Запад), оказывается, есть свои какие-то идеологические мысли. Да задери тебя комар, ты можешь думать все, что тебе хочется, хо­чешь уехать из этой страны и раскрыть ее секреты — дело твое. Но тогда сними с себя погоны. Мелкий же предатель оказался... А мы продаем его книги, в ко­торых он рассказывает, как героически боролся с тоталитарным режимом.

И читает молодой курсант Военно-морского учи­лища имени Дзержинского книги полюбившегося ему господина Резуна и думает — вот как надо поступать! Вот пример для подражания!

Да, дедовщина — это плохо. А в каком государ­стве, какая армия без «деда» существует? Да ни одна армия не держалась на генералах, всегда — на старослужащих. Но дедовщина бывает разная. Мы разрешаем людям жениться в 18 лет, но при этом же мама отправляет сына в армию, как в детский сад ведет. И вот он лишь получил лычку ефрейторскую, начинает заставлять пацана гальюн драить зубной щеткой. Это он — «дед»? Он говно, а не «дед».

У нас по ТВ, в прессе — романтизация преступ­ности, причем романтизация робингудовская. Я мальчишкой никогда не видел на экране по 28 ты­сяч убийств за день. А нынешние дети видят... Тут огромная вина средств массовой информации, со­временной литературы, кино. Ведь раньше у нас всегда, если мы говорили о детективных историях, бандит был наказан, всегда пойман. А сегодня по­явилось огромное количество героизированных пер­сонажей, начиная от какого-нибудь Васи Тютькина и кончая киллером Солоником. И симпатии публики все больше склоняются на сторону отрицательного персонажа.

И оружие сейчас имеют все, кроме тех, кому это надо. Я мечтаю получить себе ствол, потому что я никогда не хожу с охраной, она мне на хрен не нуж­на. Если меня захотят завалить — завалят. Но чтобы ствол получить, сколько мне придется разговаривать со своими друзьями из органов... А другие идут, по­купают спокойно стволы, и вроде бы все нормально. Сделают себе разрешение быстренько, в два дня.

Я не могу покупать оружие на черном рынке — я же законопослушный человек. Мне совали такое ко­личество стволов в Афгане, такого оружия, что мож­но было чуть с ума не сойти — и от кайфа и от со­блазна. Но я знал, что если вдруг что-нибудь где-ни­будь... И будет так неудобно, некрасиво...

Из оружия у меня есть только зарегистрированное охотничье ружье. Есть еще две милицейские дубин­ки, подаренные мне Министерством внутренних дел. Я никогда не буду пользоваться стволом в преступ­ных целях — у меня есть какие-то тормоза в душе и были всегда. Они и у всех у нас были, а сейчас без тормозов оказалась вся страна.

За преступления нужно наказывать, чтобы люди железно это усвоили. Поэтому я против отмены смертной казни: она обязательно нужна по отноше­нию к выродкам. Только выродок способен ставить ребенку раскаленный утюг на живот в присутствии матери. Он не должен жить, так же как и тот, кто убил сознательно. Это же дико — позволять Чикатило после всего содеянного им еще подавать на помилование. Таких нужно расстреливать сразу же после вы­яснения всех обстоятельств его гнусных дел. И каз­нить принародно, чтобы все остальные видели, ка­кая смерть ожидает подонка.

Так что я за смертную казнь и с заместителем ми­нистра МВД Колесниковым согласен в этом на 100 процентов. Я работал на «скорой помощи» и видел девочку четырех лет с разрывом промежности и ожо­гами 40 процентов тела. Это только один случай из моей практики, только один... А сколько я видел по­добного?..

Мы угробили 150 тысяч человек в Чечне. И кто за это ответил? Один виновник президентом работает, второй виновник заседает в какой-то Думе... Все они —депутаты, сенаторы. В 1993 году убили в Бе­лом доме больше сотни человек. И что? Один винов­ник — президент, второй — губернатор Курской об­ласти, третий по-прежнему живет в брежневской квартире...

Раньше была целая история, чтобы взять на пору­ки какого-нибудь хулигана, который вам рожу на­бил... А сейчас стреляют, убивают — и никто не не­сет ответственности. Я считаю так: убил — получи за совершенное!

Осознает преступник грядущее наказание, не осознает — это никого не волнует! Надо парням ска­зать сразу: хочешь играть в подобные игрушки, знай, что эти игрушки стоят пятнадцать лет. Возмездие должно наступать неотвратимо.

Последние десятилетия научили наших людей счи­тать чужие деньги при неумении делать свои. Когда филармония не заинтересована ни в чем, когда она не имеет никаких возможностей для того, чтобы за­интересовать артиста, когда в итоге все выливается уравниловку, то нечего и ждать хороших результа­тов.

Деньги нужны для того, чтобы развивать искусство, а не для того, чтобы его переиначивать. Не надо кормить меня безголосыми и утверждать, что это лучшее. Много раз уже говорил, что все рейтинги проданы. Знаю, что сегодня можно купить любое место в любом рейтинге. Если деньги так правят шоу-бизнесом (не люблю это слово, предпочитаю другое — искусство), то мне эти деньги не нужны.

Убежден, что многие журналисты слушают дома Паваротти, Стравинского, Уитни Хьюстон, а мне в своих средствах информации говорят, что «Ногу свело» — лучшая группа мира, и помещают ее в один ряд с «Пинк Флойд». Для этого надо быть или больным человеком, или тебе очень хорошо заплатили, или тебе надо поднять тираж своей скандальной га­зеты. Нельзя ставить на одну доску или в один хит­парад Александра Розенбаума и Эрика Клэптона. Он — человек планеты, в отличие от вашего покорного слуги.

Меня просто не устраивает то, чем живет и чем занимается сегодня российская эстрада, — на 95 процентов не устраивает. Поэтому не хочу иметь ничего общего ни с этим 95-процентным искусством, ни с 95-процентными артистами, которые его исповедуют. Ненавижу всю эту эстрадную тусовку, артистов, которые строят из себя мальчиков и девочек до седых волос. Я не хочу обидеть своих коллег, но дружба дружбой, а служба службой. Нормальные ар­тисты не обидятся.

Можно с ходу назвать настоящих музыкантов, по которым видно, что они не с улицы пришли: Володя Пресняков, Дима Маликов, Андрей Мисин, Анжели­ка Варум, группа «Браво», Андрей Макаревич с «Ма­шиной времени»...

И тут же вспоминаю, что была «Овация» — этакий; семейный междусобойчик, который поставил все с ног на голову.                                                                                          
Нормальным людям это режет ухо, уверяю вас! Просто выросло поколение, для которых классика — «Модерн Токинг», после которого в нашей поп-музыке десять лет не менялись аранжировки, тональности и тексты. Пятнадцатилетние ничего другого и не слы­шали — и все по вине людей, которые в силу профессии должны следить за качеством популярной музыки. Я говорю, в частности, о телевизионных ре­дакторах. Им потому попса не режет ухо, что они — у «кормушки», им «бабки» в клювике носят те, кто
отсутствие таланта компенсирует деньгами.

Если дело и дальше так пойдет, то о качествен­ной, мирового класса музыке на отечественной эст­раде можно забыть на ближайшее время. Искусство потерялось за красивым словом «шоу-бизнес». Но если там, откуда это слово пришло, бизнес делает­ся для шоу, то у нас любое шоу нужно для бизнеса. И все мероприятия вроде «Овации», все эти хит-па­рады в газетах и на телевидении лгут и оболванивают слушателей с единственной и очень обидной це­лью — обмануть, чтобы сделать на этом деньги. И поэтому нечего удивляться, что звезд сегодня де­лают из кого угодно: из администраторов гостиниц, из пэтэушниц, из мальчиков со двора.

С небольшим слухом, комариным голоском мож­но, заплатив деньги, выпустить пластинку, снять клип у Хлебородова или Бондарчука, «засветиться» за соответствующую плату в какой-нибудь телепере­даче, даже арендовать центральные площадки стра­ны... У меня есть четверостишие: «Я перерос обид­чивость амбиций, но предо мной стоит вопрос «Кем быть?» Тогда талантам было не пробиться, сейчас талантам нечем заплатить». В конфликте денег и та­ланта сегодня деньги побеждают.

Я не за себя переживаю. Я просто-напросто пе­реживаю за дело, которым я занимаюсь. А там все куплено и продано на корню, власть там сегодня за­хватила кучка нуворишей, выскочек, не имеющих на нее никакого права, подменивших собой и Союз композиторов, и общественное мнение. Я всегда говорю: «Ребята, только не называйте себя музыкан­тами, признайтесь честно, что вы — коммерсанты от музыки!» Мне жалко талантливую молодежь, которую сегодня приучили к этой жути, вранью. Ведь сейчас в порядке вещей — вставить в произведение сто пятьдесят тактов из супермирового шлягера и ска­зать: «Мое!» Да если раньше кто-то обнаруживал у себя, скажем, два такта из Пятой симфонии Шоста­ковича — тут же переделывал то, что написал. И Пя­тую симфонию при этом еще и знать надо было.

Причина моих редких появлений на ТВ проста: что­бы звучать по телевидению, на нем нужно проводить определенное время. А его у меня нет — гастроли, поездки по стране и за рубежом. Так что у меня не очень много этого эфира. Я свою популярность зара­батывал не благодаря телевидению и даже вопреки ему, поэтому могу оставаться без эфира, и все рав­но концертов не убавится.

Но, думаю, что причина прежде всего во мне. Для меня встречаться с людьми на концертах гораздо важнее. Что же касается, «желают меня — не жела­ют»... Знаете, я никогда не стремился нравиться всем, оттого, может, кто-то и «не желает». Я на них за это не обижаюсь. А те, кто желает, — звонят. Но я не всегда приехать могу. Да чего там — я когда снялся в фильме, так озвучивать пришлось Виктору Проскурину, поскольку у меня на это совершенно не было времени. Так что дело во мне. Конечно, я чело­век сложный и достаточно неудобный для многих на телевидении.

Мои прокатчики, люди, которые занимаются организацией гастролей, заставили сделать клип: реклама есть реклама. Стоит это плюс-минус двад­цать тысяч долларов. Выяснилось, что я же за один прокат по «ящику» должен еще заплатить энную сум­му баксов. Не мне, как это принято во всем мире, а я!

Или мне предложили снять про меня большой те­лефильм — за пятьдесят тысяч долларов. Это — не мой гонорар, это я должен оплатить все расходы по производству, гонорары, эфирное время... Бред! Не буду этого делать, мне неприятно. Ротару не появля­ется на телевидении, думаю, потому, что ему, теле­видению, не платит. И не потому что у нее, может быть, денег нет — ей это делать противно. Но таких людей, которые «добровольно» откажутся от эфира, не очень много. Нет, я — не белая ворона, или уж никак не черный ворон. Просто ничего общего не хочу иметь с попсой, что лезет из всех ТВ-щелей...

«Уясните себе с детства, графоманы-лопухи, у поэтов нету текстов, у поэтов есть стихи». Вот этим, видно, я отличаюсь, в этом мой жанр. Как вы счита­ете, вхожу я в номинацию «поэт-песенник»? Поэта­ми-песенниками у нас любят называть себя тексто­вики, которые о жизни имеют весьма смутное пред­ставление. Но дело не в терминах и номинациях — просто я честно тружусь в жанре песни.

Смотрю как-то телевизор, и вдруг у меня глаза вылезают на лоб: с экрана Малинин поет мой ро­манс генерала Черноты «Но, господа, как хочется стреляться...» Песню знает каждая собака, она запи­сана на пластинке много лет назад, но на экране титр: «Стихи и музыка М.Звездинского». Звоню жене Звездинского и говорю: «Вы что там, с ума все со­шли?» А Малинин просто не знал, чья это песня. Ко­роче, ему объяснили... Но чем думали эти телевизи­онные редакторы, эти «профессиональные» люди?

Недавно вижу книжечку Михаила Шуфутинского «За милых дам». Открываю — в книге тридцать моих песен, одиннадцать без подписи. Начинаю поднимать всех на ноги. Оказалось, выходные данные книги — левые. Никто ничего не знает, и сам Михаил Захаро­вич не в курсе.

Михаил Шуфутинский спел огромное количество моих песен, и все это не было оформлено так, как должно. Многие люди долго не знали, что три чет­верти его самых лучших песен написаны мною. Те­перь ситуация наконец-то выправилась, и он нор­мально оформил все отношения со студией звукоза­писи и со мной.

Что сказать о журналистах? Я им самим все про них рассказываю, у меня в этом смысле нет ни от кого никаких тайн. Работа журналиста — работа очень ответственная, а поскольку в нашей стране от­ветственных людей не очень много, то мы и здесь имеем то, что имеем. Сейчас вообще наблюдается резкое омоложение: сегодня средний возраст журна­листа — двадцать один год. Я же считаю, что люди в двадцать один, в двадцать два или в двадцать три года не могут быть настоящими журналистами. За редким исключением, конечно.

Они приходят в профессию малограмотными, не имея никакого жизненного опыта и опыта общения с людьми. Идет какая-то вселенская игра — в звезды и в папарацци. Я уже много раз говорил, грубо, но, на мой взгляд, верно: «Звезд сегодня до... артистов нет».

То же самое с журналистами: папарацци — до черта, а настоящих журналистов, репортеров единицы. Все считают, что нужно смаковать «клубнику». Но как не понимают наши звезды, все эти звездуны, что кроме внешнего понта — двадцати шести человек в охране и двадцати семи перстней, тридцати восьми крестов — нужно еще и песни петь, музыку играть. Можно надеть на шею двадцать восемь цепей, можно менять ботинки с метровыми каблуками и при этом исполнять отвратительную попсу. Тогда зачем же ты напяливаешь атрибутику рок-музыки, если ты понятия не имеешь, что это такое?   Так и журналисты. Все их вопросы, все их, так сказать, репортажи, все их проблемы заключаются только в том, чтобы показать, что «мы не хуже американцев. Мы такие же крутые репортеры, как они»

Но они не понимают основного, что при этом нужно хорошо знать русский язык, иначе толково работать в журналистике невозможно; что нужно умные книжки читать, чтобы в некоторой мере быть литера­тором; что вообще нужно «отвечать за базар» и знать, что если ты напишешь что-то не то, то тебя могут привлечь к суду. С последним у нас сложно: никто еще толком, как положено не ответил.

Я очень уважаю эту профессию, как и любую дру­гую, но в ней сейчас очень мало профессионалов. В нее приходят люди не о других рассказать, а себя показать, показать за счет какого-то скандала, за счет какого-то конфликта с известным человеком, за счет какой-нибудь гнусности. Двадцатилетний щенок охаивает семидесятилетнего мужа, у которого за плечами двадцать восемь тысяч книг, тридцать во­семь тысяч опер, четырнадцать тысяч балетов, опе­ретт или еще чего-то, а необразованный жлоб обращается к нему на «ты»... Все обесценилось...

Приходят ко мне, к примеру, такие репортеры, которые, закончив Сельскохозяйственную академию, говорят со мной о музыке, о песнях. Я даю каждому человеку осуществить право на собственное восприя­тие искусства, но надо же и совесть иметь!

Когда мне говорит Мстислав Ростропович: «Зна­ешь, Саша, я здесь вместо до-минора взял бы ля-бемоль-мажор...» — я прислушиваюсь, потому что этот человек — в своей профессии. Я могу согла­ситься или не согласиться, но я прислушиваюсь.

Когда мне говорит какой-нибудь гопник из Инсти­тута стали и сплавов: «Эта песня крутая, а эта — говно...», то даже это я прощаю. Но когда он начина­ет говорить: «Я на вашем месте сделал бы по-друго­му», — я сразу говорю: «Уходи». Я просто сползаю с кресла, когда это слышу.

Один жлоб сказал мне: «Вы не пытались петь тише?..» Он бы еще Плисецкую попросил сплясать го­пака. Думаю, что у Майи Михайловны это получится, только она не пляшет гопака. Она — Плисецкая. А я — Розенбаум. Где надо, я шепну, но если я пою мощно, то, значит, мне это нужно. Вы хотите, что­бы я стал Дольским? Тогда сделайте Дольского Вы­соцким. Совершенно идиотские вещи происходят именно от малограмотности, от неовладения про­фессией. «Почему вы не хрипите?..» Никто же не про­сит Нэша и Янга петь как Стиви Уандер.

Я не избегаю журналистов, наоборот, общаюсь с ними много. Телевидение предоставляет мне мало возможности общаться с аудиторией, поэтому я об­щаюсь с многомиллионной аудиторией через прессу. Но бывает и тут очень грустно. И грубо.

Скандалы мне не нужны: я человек не скандаль­ный, не думаю об этом и не провоцирую их. Мне не нужна дешевая реклама, и я не считаю себя американской звездой. У нас сегодня звезд до черта, а артистов нет. Мне всегда смешно слышать: «Артист такой-то сегодня прошелся по улице с артисткой та­кой-то...» И вся страна обсуждает... А-ля Америка. Мне смешно.

Что же касается каких-то слухов-сплетен, то ду­маю, что журналисты уже наслышаны о моем нраве. Я не советую им писать обо мне какую-то грязь, по­тому что я-то разбираться буду с теми, которые ос­корбят меня или близких мне людей, без всяких су­дов и следствий.

Если человек меня уж очень сильно выводит из себя и задает совершенно гнусные и грязные вопро­сы, я просто говорю: «Покиньте помещение. Пожа­луйста». «Вон отсюда» — это самое резкое, что я могу сказать.

В концерте я открываюсь зрителям на сто процен­тов. На сцене я «раздеваюсь догола», и это есте­ственно. А в разговорах я раскрываюсь настолько, насколько способен меня раскрыть собеседник. Ко мне нужен особый подход. Мне не надо врать, я мо­ментально чувствую ложь и фальшь. Если собеседник хочет копнуть глубже обычного, задеть мое самолю­бие, он должен делать это не из желания порыться в чужом белье, а из стремления понять меня.

О моем творчестве можете писать все, что угод­но, — нравится, не нравится, омерзительно, восхи­тительно, потрясающе... Дело вкуса. Но о моей лич­ной жизни и о моих друзьях если кто-то напишет грязно — никаких судов, просто приеду в редакцию и набью физиономию. Вот и все.

Если почувствую в человеке недоброжелатель­ность и злость, то вполне могу... Не нагрубить, но сказать по-мужски и прямо. Бывало, я открывал душу, а потом получал камень в спину. Но в последнее время меня, слава Богу, обходят собеседники, падкие на «клубничку» и светскую лабуду.

Я пришел на передачу «Акулы пера», и мне по­том, после нее, редактор сказал: «Как вы вели себя с ними! Так хорошо, спокойно...» А я себя с ними никак не вел. Пришел в студию и увидел шестнадцать невоспитанных детей, глупых, не глупых — это от­дельная история. Я просто увидел шестнадцать ма­ловоспитанных молодых людей. Я с ними и разгова­ривал как отец с маловоспитанными детьми, и никак больше.

Один молодой человек, есть там один, специаль­ной направленности, спросил меня: «А почему вы носите такой имидж... Мужской такой, ой-ой-ой...» Я говорю: «Не знаю, вам виднее, мужской он или не мужской...» И все заржали. Ну а что мне еще было ответить на это? Совершенно хамский, идиотский вопрос от человека, который, наверное, считает себя умным. И его считают умным, раз пускают в студию задавать мне вопросы. Паноптикум, да и только.

Я не раз говорил о том, что над прессой необхо­дим контроль. На это некоторые действительно ум­ные люди мне отвечали: «А кто будет этот контроль осуществлять?»

Так что я — за цензуру, но не политическую, не идеологическую, а общеморальную и профессио­нальную. Еще раз тот же вопрос: «Кто этот контроль будет осуществлять?» Если я скажу: «Я», то это будет звучать самонадеянно. И совершенно не обязатель­но, что в качестве этакого судьи я буду прав, потому что я тут же запру огромное количество произведе­ний искусства на замок — просто не пущу. Или я буду пускать этих, с позволения сказать, артистов в отдельные каналы и в определенное время. Скажу им: «Я вас как доктор понимаю, но, пожалуйста, с часу ночи и по отдельной платной программе. А пока у нас такого канала нету, я вас выгоняю».

Мы живем в православной христианской стране, и то, что показывают на ТВ, неприемлемо для нас. Но, с другой стороны, запрет на это — это ущемле­ние прав, свобод, это надо решать на парламент­ском уровне. Это очень сложная проблема.

И всю эту дешевую, поганую попсу я бы тоже та­кой же поганой метлой выгнал. Но эта дешевая попса нравится четырнадцатилетним, они ее смотрят. Зна­чит, нам нужно сделать девяносто шесть каналов, как в Америке. Но мы их пока не имеем.

Еще бы я совершенно железно освободил пару-тройку каналов от рекламы. А как? Реклама — с про­кладками, с прыщами, со всеми этими поносами («с облегчением вас!»)... Такое ощущение, что у нас вся страна (судя по рекламе) в угрях, в поносе, в менструациях, не моется, блюет и вся поголовно с грязными зубами. Омерзительно! Но как, как это уб­рать с экранов? Запретить? Опять же только через парламент. Так что я — за цензуру общечеловечес­кую и общеморальную. Но все это будет упираться — не в меня и даже не в самого главного начальника телевидения. Это будет упираться в законодатель­ство.

Но я не складываю оружия, стараюсь кричать со своей колокольни. Я это говорил раньше, говорю сейчас и буду говорить впредь всем журналистам, с экрана, по радио: «Господа коммерсанты от музыки! Скажите один раз, что вы не музыканты, и я от вас отстану. Вы же дома слушаете Стиви Уандера и Шо­стаковича, Бетховена и кантри, как же вы можете слушать то, что вы предлагаете людям с экрана. Скажите, хоть один раз скажите: «Простите нас, ребята! Наши старые рокеры и панки, простите нас ве­ликодушно. Нам хавать нечего, и мы играем это дерьмо, потому что сегодня за это нам платят баб­ки». Извинитесь передо мной и перед моими товари­щами, которые знают, что почем на телевидении».

Нет, они и не подумают так сделать. Но если вы играете такую музыку, если вы считаете себя музы­кантами, то я буду на вас всегда катить бочку. А ес­ли вы завтра честно скажете, что вы не музыканты, коммерсанты... Что ж, каждый человек волен зараба­тывать деньги... Но не причиняя другим вреда. А ва­ша работа все-таки лучше, чем морду в подворотне бить, лучше, чем воровать.

Я поддерживаю Иосифа Кобзона и его законо­проект о введении запрета на фонограмму. Есть ситу­ации, когда фонограмма по техническим причинам необходима: на телевидении, в кино, на огромных стадионах. Но в залах на тысячу мест, где от артиста до зрителя в первом ряду два шага, петь под фоно­грамму — это жульничество, преступление. Нужно ввести законодательную норму: хочешь работать под фонограмму — пожалуйста. Но тогда в рекламе, в билетах, в программах нужно писать: «в концерте ис­пользуется фонограмма» или «в концерте иногда ис­пользуется фонограмма» — пусть зритель следит и гадает, вживую поет артист или «под фанеру», если, конечно, купит билет на концерт.

Я теперь человек битый. Раньше меня все это зли­ло. А сейчас смотрю на все, как на нормальное про­явление клинической болезни, которая называется «шизофрения». Да, прежде я семь лет работал без афиши, был просто «автор-исполнитель». Да, меня арестовывали в Киеве, этим делом занимался коми­тет.

Мне инкриминировали все, что угодно: после одного концерта в зале киевской городской больницы, который сняли люди из клуба песни, появилась пуб­ликация о пьяной оргии и Розенбауме, танцевавшем на операционном столе. Автору этого пасквиля в го­лову не пришло даже мысли, что ни одна медицин­ская сестра в операционную постороннего никогда бы не впустила! Или была статья в «Волжской комму­не», на всю жизнь ее запомнил: «Вот у Розенбаума песня «Камикадзе». Это кого же он прославляет? Японских фашистов? Услышали бы наши деды, они бы этому Розенбауму шею свернули...»

И так было постоянно. Только тогда было более агрессивно, а сегодня эти дети, которые оккупиро­вали эфир и которые росли на моих песнях, ведут себя просто нагло. Когда раньше Союз композиторов узурпировал музыкальную эстраду, то хоть можно было все свалить на диктатуру коммунистической партии. Но среди его членов были высокопоставлен­ные профессионалы — Серафим Туликов, Александ­ра Николаевна Пахмутова... Можно было любить или не любить Флярковского, Эшпая, Тухманова — чле­нов Союза композиторов того времени. Но они име­ли право, потому что они были профессионалами. Глубочайшими профессионалами.

Сегодняшняя тусня, которая полностью забила эфир собой, делает из себя Союз композиторов. Не пускает никого из посторонних, потому что они не платят деньги — я не хочу говорить конкретные циф­ры, их многие и так знают. Сегодня — та же мафия, только бездарная, самонадеянная, имеющая, как сама считает, весь мир в ладонях. Но они не останут­ся в истории.

 

Далее

 

Оглавление

 

 

 

Главная   Интервью   Книги   FAQ   В ГосДуме   Анекдоты и байки   Афиши

 

Ссылки   Гостевая   Обратная связь   Написать письмо   Об авторе сайта

 

Hosted by uCoz