НЕ ЛЮБЛЮ ЧУЖИЕ РУКИ HА СВОЕЙ СОБАКЕ

 

Мне нравится немного циничная американская по­говорка: «Чем ближе я узнаю людей, тем больше я люблю свою собаку». Братья наши меньшие по этой жизни, клянусь, гораздо честнее, порядочнее, доб­рее нас.

Когда спрашивают, сколько у меня детей, я отвечаю: «Двое. Аня и Лаки». «Что за имя такое?» — «Да бультерьер потому что». Для меня это — сын. Я всю жизнь, с тех пор как в школе прочитал рассказ Льва Толстого «Булька», хотел завести бульдога. Только не французского, а английского, бойцовую собаку.

Вывез я Лаки из Западного Берлина, а родился

он в Париже — фон-барон, что называется. Вывели Бультерьеров для забавы — боев с быками, так что это типичный бойцовый пес.

Мой пес — это член моей семьи, так что я к Нему отношусь как к родному сыну. Жена может быть чем-то недовольна, дочь может быть занята или расстроена, мама с папой могут быть в обиде на что-то. Но вот ты открываешь дверь в квартиру — пес всегда тебя целует. С собакой душа отдыхает больше, да простят меня члены моей семьи.

Мы с ним бойцы. Я всегда говорю: жаль, что Он не разговаривает. Если бы мы побеседовали, у нас было бы о чем потолковать. Это очень сильная собака и очень любвеобильная. Любвеобильных много, сильных много, а преданных — меньше. Он во мне чувствует друга и хозяина и в игре никогда не укусит. У меня, правда, от Него на ноге восемь шрамов и на пальце четыре, но это я его разнимал в драках с со­баками. В драке Он не понимает, где папа, где мама. Потом Он три дня ходил передо мной изви­няться, вернее, вообще не подходил — знал, что обидел. Спал около жены. Вообще-то Он со мной спит, в ногах. Повторяю, что Он для меня многое значит: потому что жена может быть недовольна, дочка — не в настроении, а этот всегда рад.

Я чувствителен к боли. Пониженная болевая чув­ствительность у меня только тогда, когда дерусь. Это не потому, что я боли не чувствую, а потому, что меня «переклинивает». Я занимался боксом и считаю, что если можно не драться, то лучше не надо Но если драться — то до конца и честно. И Лаки такой же — Он же не хитрый. Поэтому-то бультерьеры часто гибнут на кабанах — они всегда идут напро­лом, прямо.

Драться приходилось. И в последнее время тоже... Потому что дураков много, а я человек вспыльчивый. Например, бывало так: подходят подвы­пившие незнакомые люди и говорят: «Саша, пойдем к нам выпьем! Мы так тебя любим!» «Я по столам не хожу, — говорю, — давай выпьем здесь». — «Пойдем к нам...» — «Ты что, русского языка не понима­ешь?» — «А, Розенбаум, мы думали, ты — человек, а ты — ...» Тут я обычно вставал и бил сразу. А что делать?

И Лаки в чем-то похожий. Насколько Он бывает спокойный и ласковый, настолько же Он ненавидит все, что движется. Кроме щенят и сук, женщин и детей — все враги, причем смертельные. У Него ха­рактер настоящего мужчины. Он хватает все, что под зубами, все, что можно грызть, — мотылька, ло­шадь, бронетранспортер, козу. В Кисловодске на гастролях овцу загрыз, а пять кавказских овчарок, притравленных на волков, стояли в отдалении и Его облаивали. Я этих овчарок понимаю. Представьте такой вариант: идешь по улице, мимо нормальные люди ходят. И вдруг появляется один — с узким лбом, с глубоко посаженными глазами, рожа совершенно непонятная, короткие ноги. Ты же автомати­чески перейдешь на другую сторону — зачем тебе эти неприятности? Так, видно, и они, собаки, думали. А Его и спускать не надо — Он сразу в атаку. Причем не лает никогда. У Него какой-то вампирный  вой. Тут кровь, порода.

По молодости Лаки ездил со мной на гастроли. С двухмесячного возраста Он гостиничный человек. Входим в номер, Он выберет в люксе из двух крова­тей свою: прыгнет с одной на другую, потом ляжет одну из них. И все.

Когда я ухожу на концерт, Он ложится на мою сумку и спит, пока я не приду. Характер у Него в общем мой. Очень трудно под­ается дрессировке. Мы «фас» не знаем. Это нам не нужно.

У Сетона-Томпсона есть рассказ «Снап». Про бультерьера. Добрейший пес. Он бойцовая собака и ни на что больше не годен — только на любовь и бои. У него — одна извилина. Но если ее направить на нелюбовь к человеку, то и гулять с ним вы не сможете.

Лаки уже тринадцать лет, совсем пожилой. Мы мыслями обмениваемся, по часу можем так говорить. Он скучает по мне. Я для Него — Бог, царь, отец, мать, брат. Я для Него — жизнь. А для меня Лаки — сын, ближайший мой человек. И моя семья тут меня прощает.

Мало кто из принимающих меня отказывал, возражал, чтобы я приехал с Лаки. Но теперь я оставляю Его дома. Он пожилой парень, пенсионер. Когда возвращаюсь, начинает твориться что-то безумное:
Он прыгает от счастья до потолка, Светопреставле­ние... Это продолжается в течение минут пяти, а потом Он устает и идет пить воду. А я иду общаться с семьей.       

«Дружба» — это значит «Ты у меня есть». А лю­бовь — абсолютное понимание и прощение. Если друг, допустим, может отреагировать на вспыльчи­вость и не разговаривать с тобой три часа, то любя­щим людям позволительно обидеться минуты на три, максимум.

Кстати, за женой я долго не ухаживал. Я ничего не делаю долго. Лена всю жизнь работала, я не воз­ражал. Она была вынуждена сидеть дома, только ког­да ребенок был маленький, тяжело болел. Я никогда не считал, что женщина не должна работать. Просто она не должна находиться на службе «от звонка до звонка». Пусть работает, четыре-пять часов в день, этого достаточно.

Когда я говорю, что женщина не должна рабо­тать, я не имею в виду, что она вообще не должна работать. Просто ни в коем случае не нужно приковы­вать ее наручниками к батарее рядом с плитой. Пусть она работает для того, чтобы на других посмотреть и себя показать. Но женщина не должна «гореть» на работе. В противном случае у нее совершенно не остается времени на дом. А что же это за женщина, если у нее нет времени на семью? Но это мое мне­ние. Я говорю за себя, а не за всех мужчин и жен­щин. Но «горящая» на работе женщина — не моя жен­щина.

А какой она должна быть, чтобы мне понравить­ся, — это уже совсем другой вопрос. Она должна быть милой. Есть такой образ — «милая женщина». При этом совершенно необязательно быть длинноно­гой блондинкой. Она не должна быть самовлюблен­ной. От нее должно пахнуть женщиной. Я должен ощущать, что это самка.

Есть такое понятие — «зовущая женщина». Это очень сложно объяснить. От нее должно исходить ощущение пола. Как от мужчины должно пахнуть муж­чиной. Токарь может у станка стоять, и от него будет идти ощущение мужчины. А капитан первого ранга может оказаться тряпкой, человеком непонятного пола.

Я себя не переоцениваю и не возвышаю над жи­вотными. Да, мы животные, и не нужно этого стес­няться. Просто мы более высокоорганизованные животные, с гораздо большим количеством и более развитым серым веществом. Но инстинкты у нас те же самые. Я человек из класса млекопитающих. И ноздри у меня так же реагируют на самку, как у любого другого самца. И я никогда не сужу о женщине по ее положению, классовой принадлежности. Меня не это интересует.

Давайте расставим все на свои места — я за самцовость и самковость. Я считаю, что мы не должны высокомерно отделяться от животных. Мы себя слишком высоко ценим, когда называем их братьями нашими меньшими. Мы нормальные млекопитающие. Я в мужчине уважаю самца, в женщине — самку.

Основные обязанности самца — охранять логово и тащить туда добычу, самки — воспитывать детены­шей и облизывать самца...

«Шлюха» для меня понятие более моральное, чем физиологическое. Она может жить с одним мужчиной и быть шлюхой. Шлюха — это женщина, которая не уважает любовь к ней близкого человека, топчет ее в грязи. Я не видел нормальных женщин, которые бе­гают от одного мужчины к другому. Если они «ищут» таким образом любовь, то так искать могут либо шлюхи, либо больные.

Я признаю, что женщина может быть лишь в физи­ологическом смысле «женщиной», а в душе оставать­ся девушкой. Но все же женщина должна целомуд­ренно относиться к своему телу. Это не значит, что она должна ходить в поясе верности. Целомудрие оз­начает многое, в том числе и секс, но не абы с кем. А отдаваться за деньги — это грязь.

Но сейчас женщинам дай Бог найти нормального мужика. Ведь импотенция сейчас — серьезная проблема. Она идет от безысходности, от поголовного пьянства, которое тоже результат безысходности.
И проникновение всяких «затейников» тоже вредно воздействует на психику: наши мужики стали сравни­вать себя с западными образцами. Чтобы удовлетво­рить женщину с богатым воображением, да после всех видеофильмов, нужно обязательно на уши вста­вать. А русский мужик неприспособлен к этому по своему генотипу: перед встречей с подобной женщиной он начинает комплексовать. Нельзя русского человека сделать французом, показав ему «Эмманюэль», он может напугаться на всю жизнь.                                  
Кроме того, мужчину отпугивает повышенная самостоятельность женщины, не дающей ему почувствовать, что она в его подчинении. Посмотрите на животных — у них самочка и прижимается, и заигры­вает. А если и убегает, то так, чтобы ее догнали. А наша идет гордой павой, вся из себя самодоста­точная — это бьет по физиологии мужчин. Недаром в селах, где женщина играет свою изначальную роль самки, мужики гораздо закаленнее в сексуальном смысле, чем рафинированные городские жители.

Секс нужен, это я как доктор говорю, и искусст­венные половые члены нужны массе неудовлетворен­ных женщин, и резиновые куклы необходимы мужи­кам, которые страдают робостью по отношению к женщинам. Но только в секс-шопах. Нельзя продавать все это вместе со сникерсами, с солнечными очка­ми. Среди педерастов есть замечательные люди, но голая мужская задница на первом канале в три часа дня мне претит. Я за законопослушный секс.

Распускал ли я хвост перед женщинами? Ну а как же! Что ж я, не мужчина, что ли? Я же в миру живу...

А женщин люблю разных... Но они прежде всего должны быть женщинами. Повторяю — я жутчайший противник эмансипации, противник даже политичес­кой партии «Женщины России». Считаю, что их место на кухне, а не в Государственной Думе, потому что они вешают на мужей заботу о своих детях. Я счи­таю, что женщина — это очаг, а выход на работу — «для общения». Вот такие женщины мне нравятся. А если она еще и симпатичная — это же прекрасно!

«Я вас люблю» я говорил всего два-три раза в жизни. Совсем не обязательно мужчине говорить «Я тебя люблю» женщине, с которой он раз пере­спал. Все нормально, пока в этом не появится грязь. Грязь — это когда мужики после сорока пяти бега­ют, «сшибают» молодых девчонок. Это непристойно.

Каждый имеет право на курортный роман в любом возрасте, но именно на роман.

Женский успех? Дешевых поклонниц у меня нет, пожалуй, и раньше не было, на лоскуты с меня одежду не рвали. Есть, правда, пара-тройка сумас­шедших, но я же доктор по первой профессии, понимаю...

Что до отношения к женщине, то оно должно быть уважительным. Нет, я не кричу: «Вступиться за честь женщины — рыцарство!» Не надо этих разговоров о средних веках. Все это очень мило: дуэль, по морде, перчатку в лицо. Слишком круто. Ты можешь любить женщину, можешь не любить — это твои проблемы. Но относиться к женщине нужно уважительно, по­скольку это мать, жена, любимая. Это вообще сла­бый пол.

У меня отношения с женщинами — это отношения нормального мужчины: я люблю слабую половину че­ловечества. Но это вовсе не значит, что я бегаю и снимаю телок на панели. Есть вопрос очень личный. На пути любого мужчины, как, наверное, и боль­шинства женщин (хотя тут в силу физиологии все сложнее), за долгую жизнь случаются романы, увле­чения — минутные, трагические, комические. А во что это переходит... Не знаю, у меня к исламу с его многоженством есть некоторая симпатия.

Что касается «Love stories», тут я не герой. У меня было, у меня есть, у меня, может быть, будет. Но это наше — мужское. Я нормальный физиологически функционирующий мужской организм, но никогда не выставлял себя героем по этой части. У меня отец — уролог, брат — тоже врач, но ни с отцом, ни с бра­том за всю свою жизнь у нас не было ни одного раз­говора «о бабах». Ни одного...

Я своих женщин никогда не подсчитывал и, если бы их подсчитал, никогда бы об этом не сказал. Выше я среднего мужчины или ниже?.. Пусть об этом думают мои женщины. Пусть они об этом рассказы­вают! Но не я. Вот тогда будет по-мужски. Я знаю: когда женщины утратят интерес ко мне — это конец. И не только потому, что я артист: всякий мужчина должен чувствовать на себе женские взгляды. Иначе он не мужчина...

И жена моя, кажется, думает так же. Она ведь со мною — и тоже живет в моей профессии. Мы прожи­ли с Леной больше двадцати лет. Думаю, это гово­рит само за себя. Надо делать так, чтобы твоя женщина не старела. Но на своем организме бег време­ни я ощущаю. Бороться с этим бесполезно, иногда лекарства пожрешь для поддержания состояния.

 доктор, знаю, что смерть неотвратима. Нет, я не кокетничаю, дескать, приходи ко мне, костлявая, мне без разницы. Ни в коем случае! Чем позже это случится, тем лучше. Истинно верующим, наверное, легче — они знают, что их ждет там. А нам непоня­тен этот переход и поэтому страшно: как это — я жил, и вдруг меня не будет. Но в принципе я к этому готов. Единственное, чего хочу: «если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой».

Но вообще-то я себя чувствую нормально. У меня взрослая дочь и дедушкой могу стать уже совершенно спокойно. Моя бабушка говаривала в одних ситуациях: «Саша, тебе уже шестнадцать лет», а в других: «Саша, тебе еще шестнадцать...» Диалектика... Так же могу сейчас сказать о себе. Мне уже, и мне еще!..

А свадьба дочери была очень хорошая, на «Голу­бой даче» — есть у нас в Ленинграде такой особня­чок, который может снять любой человек при наличии денежных знаков. Из «пышностей» закатил Ане фейерверк: нанял пиротехника, и он все это органи­зовал на зимнем воздухе. Стол был хороший, еда вкусная. Гостей собралось человек сто, были только родственники и друзья: не считать же «свадебными генералами» Кобзона с Громовым! Иосиф и Боря — мои друзья, приехали после заседания Думы позд­равить и вечером же уехали. Подарил Ане на свадьбу песню и еще комплект — сережки, колечко и тонень­кое жемчужное ожерелье, достаточно скромное для моего положения.

Ее муж — венгр из Румынии, уже пять лет живущий в Израиле. Неимущий студент физкультурной академии, работает в бассейне тренером по плаванию, чтобы содержать неработающую маму, млад­шего брата и дедушку. В бассейне они с Аней и познакомились, когда мы были на гастролях в Израиле. Они познакомились, и он понятия не имел, кто я та­кой. Мы с Аней счастливы, что он полюбил ее, а не мою известность. И женился на ней, а не на дочери Розенбаума. Вообще он хороший парень. Отец — венгр, мать — еврейка, жили в Румынии, эмигриро­вали в Израиль. Мальчик — замечательный.

Где они будут жить — это сложный вопрос, я хочу, чтобы они жили там, где им будет хорошо. Не имею права указывать детям. Пусть поищут себя. Пока жив, буду им помогать. Уверен в одном — моя дочь никогда не потеряет России, И еще знаю, что я буду жить здесь. Следовательно, достаточное время здесь будет проводить и моя дочь.

В дни перед свадьбой дочери был невероятно спокоен: видимо, из-за ответственности за проводи­мое мероприятие. Мне было и очень тяжело — такое ощущение, будто кусок плоти от меня оторвали. На следующее утро я улетел на гастроли. Но праздничное настроение испортило чужое жлобство,  несправедливость,  грязь, хамство, вся эта газетная шумиха со свадьбой Ани. Писали о ка­валькадах правительственных авто с высокопостав­ленными гостями. На самом деле Иосиф Кобзон и Борис Громов приехали из Москвы прямо с думско­го заседания и поздно вечером улетели обратно. Ес­тественно, что они из аэропорта приехали на маши­нах. /Вот и весь длиннющий «кортеж». Или: «Невеста вышла в шикарном белом платье». А что, она в ват­нике должна была быть? И почему бы не в шикарном платье? У меня единственная дочь. Имею право ку­пить ей свадебное платье. Зарабатываю.

Хамство — это очень сложный вопрос. Хотя я на­учился владеть собой, но иногда очень хочется съез­дить по морде за гадости.

В творчестве мечтаю о двух вещах. Первое — ра­бота с нашими выдающимися классическими музы­кантами, но это — на подходе. Еще очень хочу, чтобы наступило время, когда я смогу давать в десять раз меньше концертов за те же деньги: об этом меч­тает каждый среди нашей братии.     Есть мечты и по жизни: поселиться за городом, устроить свой небольшой зоопарк и общаться с животными. По-черному завидую Брижит Бардо, которая может себе это позволить. Если бы я сегодня имел финансовую возможность, быстро бы возвел себе домик недалеко от Ленинграда, завел пару-тро­ечку коней, построил псарню, взял конюхов, пару ребят для собак.  И разводил бы хороших псов. И еще: мое — это лошади, охота.

Но на охоте я с год уже не был, не до этого, хотя раньше хаживал часто.

На охоте я уже не убиваю. Могу сейчас застрелить разве что кабана. У него глазки маленькие, глубоко посаженные и ничего не выражающие. Или, на худой конец, птицу. Олени плачут, зайцы кричат — не могу. А уж волков — никогда в жизни.

Волк — очень интересное животное. У него есть свои отрицательные свойства, он может быть очень коварен. Но он сильный, смелый, решительный, стадный в хорошем смысле этого слова, мужествен­ный.

Собака —друг человека. А лошадь нам наверняка еще ближе — умная и очень верная. Вообще, живот­ные лучше, чем люди, потому что они абсолютно честные. Если у той же собаки загривок дыбом, вы понимаете: что-то ей не нравится. Если где-то по­явился медведь-людоед — о нем вся страна знает. А мы жрем друг друга на протяжении всей челове­ческой истории. И при этом говорим, что звери — звери, а мы — люди.

 

Далее

 

Оглавление

 

 

 

Главная   Интервью   Книги   FAQ   В ГосДуме   Анекдоты и байки   Афиши

 

Ссылки   Гостевая   Обратная связь   Написать письмо   Об авторе сайта