Михаил Шуфутинский об отношениях с Александром Розенбаумом

 

…Позже в моем репертуаре появилась песня Розен­баума «Крещатик»: «Крещатик, Крещатик, я по тебе иду на дело... » С помощью Тани Лебединской я при­сочинил к ней второй куплет:

Отцвели каштаны, выросли друзья,

И в моей прическе изменилось что-то.

Где ж ты, Бессарабка, где ты, молодость моя?  

В Голливуде я нашел свои заботы.

Сыну своему теперь я говорю:

«Почекай, сынок... », а дальше вам известно.

Ладанку свою ему я подарю.

Про Крещатик вместе с ним споем мы песню на счастье...

 

И киевляне стали считать, что я родился на Бессарабке. Я всегда отвечаю: «Мне не повезло. Я родом не из Киева, не из Одессы. Я родился в Москве».

Между прочим, в Киев прилетели скрипачи Саша Фельдман и Яша Конвисер. Прилетели, чтобы высту­пить в моем концерте. Повторили свой трюк, со скрип­ками. Зритель визжал от восторга.

В 91-м году Одесса поразила меня вновь. Утром мы с Гольденбергом вышли на Привоз и вдруг уви­дели у самого входа, на заборе, огромную черную свастику и надпись: «Одесса — для славян!» Меня как током ударило.

Вечером я выступал, на очередной вопрос: «Поче­му вы уехали?» — ответил рассказом об увиденном, добавив в конце: «Я сфотографировался около этой свастики и в самое ближайшее время опубликую сни­мок в Америке. Тогда вы поймете, почему я уехал».

На том концерте я исполнил песню Розенбаума «Тихий Дон» с таким припевом:

 

Подседлаем лошадок,

Перескочим ограды

Да галопом по пристаням,

Чтобы не было грустно,

Порубаем в капусту

Всех врагов с коммунистами.

 

Вообще в оригинале у Розенбаума последняя строч­ка звучит по-другому: «... всех жидов с коммуниста­ми». Но я думаю, что понятие «враги» шире, оно более емкое, включающее, если кому-то хочется, и жи­дов тоже.

Только я ее спел, как получаю записку из зала: «Где же ваше милосердие? Нельзя же так рубать всех подряд!» А на другой стороне клочка было написа­но: «Ты политик вонючий. Мы тебя повесим на одес­ских каштанах».

Это была первая и единственная оскорбительная записка, полученная мной на гастролях, очевидно, в «благодарность» за песню и обещание опубликовать фото. Я догадывался, от кого она пришла, — от тех, против кого была направлена.

Я зачитал записку вслух. В зале гробовая тишина. Волнение перехватывало горло, но я знал, что отве­тить.

Вот кто-то спрашивает о моем милосердии к тем, о ком поется: порубаем в капусту... А где их милосердие к вам, чьих сыновей, братьев и женихов везут из Афганистана в цинковых гробах?! Тем, кто собирается повесить меня на одесских каштанах, я желаю успеха, но, боюсь, ничего не получится, — это время прошло...

В общем, излил душу — мало им не показалось. Зал приветствовал меня стоя. Раздавались крики: «Мы их найдем!» Конечно, все это было на волне эмоци­онального подъема, но столь дружная реакция зала меня морально поддержала.

 

 

 

О наших отношениях с Розенбаумом я расскажу подробно в отдельной главе, а сейчас, дабы не нару­шать хронологии, упомяну лишь об одном событии, связанном с поездкой в Союз в 91-м году.

13 сентября у Розенбаума день рождения. В том году он отмечал свое сорокалетие, и оно получилось у него довольно ярким, респектабельным, запомина­ющимся. После торжественной части в Октябрьском зале все приглашенные поехали в модный ресторан, где были накрыты большие столы примерно на две­сти с лишним человек. За столом юбиляра много гос­тей — мэр города Собчак, Кобзон, генерал Громов, Отари Квантришвили, Лев Лещенко, Леонард Лев и ваш покорный слуга. На фоне теплой, почти непри­нужденной обстановки бросалось в глаза несколько недружелюбное отношение Собчака к Громову. Авгу­стовский переворот был ликвидирован, но круги по­литических волнений продолжали расходиться, и ге­нерала тоже обвинили в каких-то грехах, хотя позже выяснилась полная непричастность его к этому делу.

Гулянка тем не менее шла полным ходом. Улучив минутку, я подошел к Собчаку. Мне как-то запало в душу предложение мэра относительно перезахоро­нения тела Ленина на Волково кладбище, высказан­ное им на съезде народных депутатов. Меня предста­вили, и я сказал:

— Анатолий Александрович, на меня произвело сильное впечатление ваше последнее выступление. Я просто восхищаюсь вами.

— А мы восхищаемся вами, — ответил он. — Моя жена не проводит ни одного дня без ваших песен. Я тоже люблю их слушать.

К слову сказать, когда я проводил концерты в Пе­тербурге, Собчак выделил в мое распоряжение свой «Мерседес».

День рождения Розенбаума прошел весело. Сам Са­ша тогда обращал на меня мало внимания, но это объяснимо — и без того вокруг него было достаточ­но именитых. Я поздравляю его каждый год, прекрас­но помня этот день — 13 сентября. Думаю, Розен­баум вряд ли знает, когда у меня день рождения, — он не поздравил меня ни разу. Впрочем, мне этого и не надо. 

 

 

 

«Спасибо, Саша Розенбаум»

Первая кассета с песнями Розенбаума попала в Нью-Йорк примерно в 82-м году. Никто точно не знал, кто это Александр Розенбаум, ведь информация в Америку приходила с опозданием. Но эти песни меня потрясли. Я сделал аранжировки и с удоволь­ствием стал их петь в ресторанах. И они всем по­нравились. Мне часто говорили: «Миша, запиши на кассету». Я понял, что должен выпустить альбом. Кое-что я, конечно, переделал, подстроил под себя, и Ро­зенбаум мне потом выговаривал: «Ты не должен был ничего менять». Ну таков уж мой стиль: я все вижу в своем преломлении.

Альбом «Атаман» вышел в 83-м году и оказался очень удачным, хотя бизнеса я на нем не сделал. В те годы в эмиграции большого заработка и быть не могло. Выпуск альбома со всеми затратами — на му­зыкантов, студийное время, печатание тиража — сто­ил в пределах десяти-двенадцати тысяч долларов. Ти­раж колебался от одной до двух тысяч экземпляров. И если он продавался сразу, то вырученные деньги покрывали лишь часть расходов, другая часть «отра­батывалась» гораздо позже.

Альбом понравился, и эти песни стали повсюду пользоваться спросом. Позже в Америке появились новые кассеты ленинградского барда. Некоторые его песни записывал на свои альбомы и я. А Розенбау­ма уже накачивали в Союзе, что все делается без его разрешения. А какое могло быть разрешение? Ни­кто не знал, что я туда вообще когда-нибудь прие­ду. Я пел и записывал эти песни совсем не для Рос­сии, а чтобы каким-то образом реализовать себя в Штатах. Когда я узнал, кто автор песен, мне захо­телось заявить об этом публично, во всеуслышание, сказать, что их написал человек, который живет в Советском Союзе и которому не разрешают издавать свои произведения, как это можем делать мы в сво­бодной стране. Отдавая дань его таланту и высказы­вая свое восхищение, я спел в конце кассеты такую фразу: «Спасибо, Саша Розенбаум, далекий, незнако­мый друг». В ответ на это на одном из концертов он сказал в мой адрес: «Тамбовский волк тебе товарищ».

Розенбаум всерьез обиделся. Мол, как это, я его песни пою, а денег ему не плачу. Ну, я не знаю, негоже советскому человеку, так сказать, о деньгах печься, есть же еще творчество, Александр Яковле­вич. Я-то как раз считаю, что он должен был полу­чать свои деньги. С кого и как — это другой воп­рос. Песни пишутся, чтобы их пели. За то, что артист поет, он никогда никому не платит. Не платил же Лев Лещенко Давиду Тухманову за то, что спел «День Победы», правда?

Отношения накалились, хотя мы не были даже зна­комы. Он приехал в Лос-Анджелес, когда у меня уже был ресторан. Кто-то мне позвонил: «К тебе приедет Розенбаум после концерта». В этот вечер я работал, поэтому послал ему на сцену цветы, а в ресторане накрыл стол.

Никто ко мне не пришел. Может быть, это был ро­зыгрыш. Моя жена присутствовала на концерте Ро­зенбаума. Он стал говорить там какие-то нелестные слова в мой адрес, и люди плохо восприняли его выпады, а ситуация получилась для него не совсем удачная.

Наши пути перекрестились, когда в 1990 году я впервые приехал в Союз на гастроли. Нас решили свести наконец. Я очень волновался, потому что вос­хищался музыкально-поэтическим даром Розенбаума и записал много его песен, которые являлись для ме­ня как бы эталоном. Я знал, что Саша человек не­простой, но это не имело значения, очень уж хотелось пожать ему руку.

В подмосковном Архангельском, в ресторане, был устроен банкет. Мой импресарио Леонард Лев при­вез меня раньше, Розенбаум приехал позже. Встреча состоялась. Мы пожали друг другу руки и сели за стол. Выпили. Позже он сказал Леонарду:

— Ну вот, теперь я вижу его глаза, они не со­врут.

А почему, собственно, мои глаза должны врать?

В знак примирения мы поднялись с ним на сцену, вместе с нами вышел здоровый мужик — я тогда не знал, кто это, — и мы втроем спели розенбаумовский «Гоп-стоп».

В мое первое пребывание в Союзе в качестве эми­гранта-гастролера друзья, в их числе Добрынин и Максим Капитановский, предложили:

— Поехали в «Пицунду». Помнишь кабачок, отку­да мы тебя провожали?

Как не помнить. Такие моменты не повторяются: последний вечер в стране, где прожил больше трид­цати лет.

Приехали, а нас не пускают — «спецобслужива­ние». Кто-то из наших проник внутрь, потом вышел:

— Надо отсюда линять, там коротаевские люди за­нимаются какими-то разборками.

Меня просветили: Олег Коротаев, бывший чемпи­он по боксу, пол-Москвы держит в руках.

Прошло два года, мне в Лос-Анджелес звонит Фельдман:

— Тут приехал Олег Коротаев, хочет вечером прий­ти к вам в «Арбат».

— Конечно, пусть приходит.

Он пришел со своим братом Мишей. Наконец-то я смог лицезреть эту легендарную личность. Никаких ассоциаций с мафиози у меня не возникло. Просто русский медведь. Добрые глаза, хорошая, открытая улыбка. Но лицо его мне показалось знакомым. И я вспомнил, что именно он со мной и Розенбаумом вы­ходил в Архангельском петь «Гоп-стоп».

Мы выпили, закусили. Я расплатился, что их, по-моему, просто потрясло. Ну да, все привыкли думать, что музыканты — хапуги и рвачи. А тут не дал им платить.

На следующий день он пригласил нас с женой на завтрак, мы сфотографировались на память, и потом он улетел в Нью-Йорк, где уже жил тогда.

В один из дней пришло сообщение, что Олега уби­ли. Какой-то человек подошел к нему возле ресто­рана на Брайтоне и выстрелил хладнокровно в лоб. Видимо, был профессионал.

Вот такой зигзаг воспоминаний, связанный с «Гоп-стопом»...

Вернусь в Архангельское. Когда мы вышли на ули­цу, Розенбаум сказал:

— Ты столько моих песен спел. Как же так, да­же «спасибо» не сказал. Вот Алик Шабашов в Нью-Йорке просто пришел и подарил гитару, а ты даже струны не принес.

В свое оправдание я возразил, что люди нас все время стравливали, и мы ни разу просто так, по-че­ловечески, как сейчас, не встречались. Может быть, тогда бы и отношения наши были другими.

На самом деле мое материальное положение в тот год было архисложным, никто просто не догадывал­ся, да никому об этом и знать не следовало… Не мог же Розенбаум предположить, что для меня подарить ему гитару — это значило лишить свою семью двухне­дельного пропитания. Да, формально я владел ресто­раном, но имея двести тысяч долга за этот ресторан.

Тем не менее напряжение было снято, позиции про­яснены, и мы расстались с обоюдным желанием об­щаться и дружить.

Иногда мы встречались на гастролях. В Сочи Са­ша напел мне целую кассету песен — «бери, поль­зуйся». Где-то у меня хранится эта кассета.

Я воспользовался его щедростью, хотя был пери­од, когда я прекратил петь песни Розенбаума. Раз он так все болезненно воспринимает, решил я, буду петь другие песни. Кстати говоря, самый мой первый аль­бом «Побег» не содержал ни одной песни Розенбау­ма. Тем не менее он стал бестселлером и продолжа­ет им оставаться по сей день. И мои последние альбомы — весьма популярные в России и во всем русскоговорящем мире — также обошлись без про­изведений Розенбаума. Я не хочу принижать Саши­ного значения в моей жизни, его искусство произве­ло сильное впечатление, оно подвигло меня к значительной работе именно в жанре городского ро­манса, как принято говорить в России. Лихие песни, немного приблатненные, с грустинкой, полудворовые, полукабацкие, полуинтеллигентные, иногда чересчур интеллигентные. Фольклор и жаргон у него запросто могут сочетаться (соседствовать) с классическим и высоким стилем. Вне всякого сомнения, талант его многогранен.

Через какой-то промежуток времени наши отноше­ния вновь обострились. Дело в том, что, бывая на гастролях в различных городах России, я включал в программу и песни Розенбаума. Потом туда же при­езжал он и вроде бы испытывал какие-то неудобства.

— Вот Александр Розенбаум сказал, что не разре­шает вам петь свои песни, — сказали мне из зала.

— Ну, раз не разрешает, я их петь не буду, — от­вечаю я, — но при встречах он мне этого не гово­рит. Интересно, что я спел массу песен и никогда их авторы: Булат Окуджава, Таня Лебединская, Аркадий Укупник, Олег Газманов, Саша Морозов, Слава Бобков, Игорь Крутой, Андрей Никольский, Илья Олейников, Женя Кричмар и, уж конечно, Слава Добрынин (это далеко не полный список моих авторов) не высказывали по этому поводу никакого неудовольствия, а наоборот, только приветствовали это.

Короче, я перестал петь Сашины песни. На сего­дняшний день в моем концерте в числе двадцати пя­ти номеров звучит одно произведение Розенбаума, и то не всегда.

Официально мы вроде не ссорились, и внешне все выглядело абсолютно нормально. Я питал к нему самые искренние чувства. Думаю, что и он ко мне не испытывает неприязни. Но какое-то недопонима­ние периодически между нами возникало.

К 1994 году фирма «ЗеКо Рекордс» выпустила три­надцать моих альбомов и три сборника лучших пе­сен, среди которых были и произведения Розенбау­ма. «ЗеКо Рекордс» заключила со мной стандартный контракт на приобретение прав моего исполнения. На права создателя песен никто при этом не посягал, они остаются за авторами.

Розенбаум взбунтовался. Я об этом узнал во вре­мя съемок в Кремле одной из телевизионных про­грамм. Ко мне подошел покойный ныне Отари Квантришвили, наверное, их интересы с Розенбаумом как-то пересекались, и Саша ему пожаловался. Ота­ри Витальевич говорит:

— Миш, ну разберись ты уже с Розенбаумом. Мы­-то тебя уважаем, но он обижается.

Позвонила мне и Белла Купсина — директор Ро­зенбаума:

— Так нехорошо, Миша. Саша очень переживает. Его не предупредили, и он ничего не получил. Ты должен разобраться.

Я как человек чувствительный и впечатлительный сажусь в поезд и мчусь в Санкт-Петербург. Приез­жаю к своему другу Саше Ревзину и договариваюсь, чтобы организовать у него встречу с Розенбаумом.

Звоним Саше — он еще почивает. Наконец при­езжает где-то около часа дня. Белла оставляет нас в комнате, и происходит бурное объяснение.

— Ну вы там совсем обнаглели! Издаете мои пес­ни, а я, по-вашему, тут ни при чем?! Где у вас со­весть?!

— Саша, давай разберемся раз и навсегда. Если тебя огорчает, что я записал твои песни, то прино­шу извинение. Но песни для того и пишутся, чтобы их пели. Безусловно, ты должен получить свое воз­награждение от тех, кто тиражирует и прокатывает твои песни, но я-то тут при чем? Я получаю день­ги только за свое исполнение.

Позже, когда страсти малость улеглись, в разговор включилась Белла:

— Ты должен быть с нами, а не в оппозиции.

— Я и есть с вами, никакой оппозиции нет, но вряд ли это меняет суть дела.

— Что ты предлагаешь? — спрашивает меня Ро­зенбаум.

— Ты можешь обратиться в «ЗеКо» и решить свои проблемы с ними, — ответил я.

— Ты пойми, я же сам мог издать альбом песен, которые ты записал, — продолжает Саша.

— Хорошо, давай сделаем так. Я отдам тебе все «мастера» (то есть оригинальные ленты с записями), выбирай себе лучшие песни и издавай.

Имелись в виду его песни в моем исполнении. Белла обрадовалась:

— Конечно, и деньги поделим пополам. Это пра­вильный бизнес.

— Саша, ты бы вообще мог написать лично для меня несколько песен, и я бы приобрел их у тебя. Пожалуйста. Или давай вместе сделаем. Как скажешь.

В ответ ничего вразумительного я не услышал.

Если бы он захотел каких-либо партнерских отно­шений со мной, мы бы могли осуществить массу ин­тересных проектов. Я думаю, что у нас есть что ска­зать людям. Не знаю, как исполняют его песни другие и исполняют ли, но по отзывам людей, я — лучший интерпретатор произведений Розенбаума. Я вложил в них, наверное, столько же души, сколько и он. Жаль, что наш творческий контакт, возникший через оке­ан, прервался теперь, когда мы могли бы общаться более тесно и плодотворно. Саша обладает прекрас­ным чувством слова, поэзии. Я думаю, что он из категории тех людей, о которых говорят и помнят даже после их жизни. Он оставит яркий след в рос­сийской культуре. Когда Сашу спрашивали обо мне, он всегда говорил, что я — «хороший аранжиров­щик». Я никогда не считал, что могу писать хоро­шие песни, как это делают Розенбаум, Добрынин, Крутой, Укупник. Я музыкант, исполнитель и просто пою эти песни. Почему же человек не может сказать так: «Я песни здорово пишу, а Шуфутинский их аран­жирует и потом поет так, что они доходят до серд­ца каждого. И все слушают их с удовольствием». К сожалению, не каждый может так сказать. А любой творческий человек должен быть объективен в оцен­ке самого себя и других людей. Я, например, точно знаю, что я могу и чего не могу, и не стесняюсь ска­зать об этом прилюдно.

Через пару недель Розенбаум давал концерты в Мо­скве, в зале «Россия». Выступал ярко. В знак уважения

я вынес на сцену огромный букет роз. После концерта я зашел к нему за кулисы попрощаться. Он сидел без рубашки, на атлетической груди поблескивала большая золотая звезда. Поговорили о том, о сем. Он как бы нехотя процедил:

— Ну понимаешь, старик, я прослушал твой пос­ледний альбом («Гуляй, душа», там нет ни одной пес­ни Розенбаума. — Прим. Шуфутинского). Конечно, это очень слабо. Просто никуда не годится. Придется найти сво­бодную минутку и дать тебе, что ли, пять-шесть пе­сен, которые я не пою.

Меня это просто взвинтило, ибо альбом уже несколько месяцев занимал первую строчку в хит-па­радах.

— Саша, может, ты и прав, оно и слабо, но на все это, между прочим, большой спрос, люди раску­пают — наверное, они не дураки. Конечно, если ты напишешь специально для меня...

— Не знаю, не знаю. В общем, дам тебе что-нибудь.

Поскольку я не любитель ссор, то дипломатично обошел этот острый угол.

— Да, конечно. Заранее благодарен.

По приезде в Лос-Анджелес я сделал копии «мас­теров» и сразу же отправил их в Санкт-Петербург. Вскоре московская фирма «РДМ» издала пластинку, которую по моему предложению назвали «Спасибо, Саша Розенбаум». Ему это название понравилось. Диск вышел с нашей совместной фотографией, но слабо оформленным. Даже название альбома напеча­тали не так, как это должно читаться. «Спасибо» — мелким шрифтом, крупно: «Саша Розенбаум», и где-то сбоку: «Миша Шуфутинский». Меня в России не было, этим занимались они сами. От гонорара я от­казался, потому что с самого начала решил отдать ему деньги, поскольку он чувствовал себя материаль­но ущемленным.

Какие-то попытки получить деньги с рекординг-компаний Саша с Беллой все-таки предприняли. Зво­нит мне однажды Геннадий Левченко из фирмы «Рус­ское снабжение», он выпускал мой альбом «Киса, киса» (1993 г.), и там было несколько песен Розен­баума, из старых моих альбомов. Левченко самосто­ятельно добавил их к диску «Киса-Киса» для увели­чения времени звучания.

— Ты знаешь, Розенбаум хочет судиться со мной.

— Ну давай судись.

Потом я прихожу в «ЗеКо Рекордс» и узнаю, что туда звонила Купсина: «Вы издали столько альбомов Шуфутинского, а там есть песни Розенбаума. Дру­зья нас спрашивают: «Сколько "ЗеКо" вам платит? Наверное, миллион уже заработали». Это никуда не годится. Вы с Сашей не считаетесь. Кругом все за­полнено вашими дисками и кассетами. Наших дис­ков — и то меньше продается». «Мы вас будем су­дить», — предупредила Купсина. «Уважаемая Белла Михайловна, права на какое-либо тиражирование пе­сен в исполнении Шуфутинского принадлежат нам, — ответили ей в "ЗеКо". Вы выпустили сборник "Спа­сибо, Саша Розенбаум" с голосом Шуфутинского — это уже неправильно. Вы не имели права его изда­вать. Его мог издать сам Шуфутинский, но с наше­го согласия. Поэтому те деньги, которые вы получи­ли, — и есть компенсация за понесенный вами моральный ущерб. Сумма ведь немалая, не правда ли? Но мы вас судить не будем». — «А мы вас бу­дем!» — сказала Купсина. (Со слов В. Козлова — директора «ЗеКо».)

Дальше происходит такая история. В феврале 95-го года я приезжаю на гастроли в Санкт-Петербург. Три концерта в Октябрьском зале. Петербург всегда для меня был несколько холодным по зрителю горо­дом, а тут все билеты распродали за полторы неде­ли до моего приезда. Встретили меня восторженно,

концерты шли под сплошные аплодисменты, застав­ляли даже петь на бис.

Саша ни на один концерт не пришел. Явился толь­ко в последний день, когда я уже переодевался в гри­мерной. Точнее, не явился, а ворвался в гримерную — никогда я его таким возбужденным не видел, — по­просил всех выйти. Потом достал пачку «зеленых».

— Здесь твоя доля за альбом «Спасибо, Саша Розенбаум».

— Саша, спасибо, но оставь их себе.

— Нет, мы сначала разберемся...

— Нет, ты уж положи их в свой карман.

— Нет, ты забери. Это твои.

— Я брать не буду.

Футболили мы эти деньги друг другу, так я их и не взял. Саша завел волынку на старую тему, что он не получает гонораров за свои песни. А я снова повторял то, что говорил прежде:

— Саша, ну я с тобой совершенно согласен. Ты должен получать авторские с «ЗеКо Рекордс». Во всем мире издатели платят авторские. Но как тебе их по­лучить — я не знаю. Требуй с «ЗеКо», я уверен, что ты вправе это делать. У вас же есть какие-то кон­торы по охране авторских прав, попробуй через них. Найми адвоката, в конце концов.

В комнату заглянула мой директор Наташа.

Саша остановил ее жестом.

— Ты, Наташа, пожалуйста, выйди, у нас тут без женщин, мужской разговор... А вот Беллу он позвал. Она уже знала, о чем речь.

— Миша, они должны уплатить нам восемь про­центов от шести долларов (отпускная цена диска).

— Хорошо, — говорю я. — Давайте тогда считать. Цена диска — шесть долларов. Восемь процентов — это сорок восемь центов. В одном диске двадцать че­тыре автора: двенадцать композиторов и столько же поэтов. Получается четыре цента за песню. Теперь надо посчитать, сколько Сашиных песен вышло и на каком диске, помножить на тираж и потом умножить на 4 цента (при этом надо учитывать, что песни старые и тираж может быть сравнительно невелик). Вот это и есть те деньги, которые вам выплатит РАО или «ЗеКо», я уже не знаю кто, но за песни, которые вы выпустили в альбоме «Спасибо, Саша Розенбаум», вы уже получили деньги, так какие претензии ко мне?

Они, конечно, были разочарованы итогом моих под­счетов. Почему-то предполагали, что расклад будет совсем другой.

— Нет, это не те деньги. Это законные: половина — наших, половина — твоих, — сказал Розенбаум и ре­шительно подвинул «зелень» в мою сторону.

— Так, кажется, договорились — я их не возьму. Забери, — ответил я.

— Все равно я должен получить с них за прежние альбомы. Я пишу песни, а кто-то на них наживается.

— Ну, пожалуйста, — сказал я. — Нанимайте ад­вокатов и — вперед.

— Ты не будешь возражать, если мы станем су­дить «ЗеКо»? Мы тебя предупредили.

— Как я могу возражать? Если же меня пригла­сят на суд, я скажу, что продал им все права на свое исполнение. Авторские права ваши. Разбирайтесь. По­жалуйста.

Заканчивался наш разговор в мажорном ключе.

— Миша, было бы неплохо вам с Сашей порабо­тать вместе, — предложила Белла.

— Наверное, она права, — сказал Розенбаум, — по­суди, старик, в этой огромной стране не так много людей, которые еще могут что-то сделать необычное.

— Предлагаю проект, — сказал я. — Ты пишешь для меня, только специально для меня, двенадцать песен, я их покупаю на общих основаниях, то есть плачу тысячу—полторы за песню, — договоримся. Я

их сам издаю, сам рекламирую. Вашими будут еще тридцать процентов от моих исполнительских, потиражных. Реклама диска на телевидении, включая кли­пы, стоит, как вы должны знать, очень дорого. Вы не потратите ни копейки, а свою долю получите. Это большие деньги, плюс авторские, полагающиеся от издателя диска или от РАО.

— Предложение деловое, — согласилась Белла.

Саша с энтузиазмом пообещал записать для меня целую кассету песен.

Я был удовлетворен беседой, точнее, последней ее частью, ибо почувствовал, что наш совместный проект может действительно стать большим событием.

К «ЗеКо Рекордс» Розенбаум предъявил иск на... астрономическую сумму. Как мне рассказывали, уви­дев такую цифру, судья, женщина, получающая, быть может, не более пятисот тысяч рублей в месяц, изу­мленно воскликнула:

— Что это такое?! Что за нелепая сумма?!— и пе­речеркнула исковое заявление. На этом суд и за­кончился. (Со слов одного из владельцев «ЗеКо Рекордс».)

После этого Розенбаум окончательно на меня обозлился и постоянно «наезжает» в печати.

В прошлом году на прилавках как снег на голову появилась дурацкая книжонка «За милых дам» — с песнями, которые поют разные артисты, но с моим портретом на обложке. Кто выпустил — неизвестно. Розенбаум тут же дает интервью: «Недавно вижу кни­жечку "Михаил Шуфутинский. За милых дам". От­крываю: в книге тридцать моих песен, одиннадцать без подписи. Начинаю всех ставить на уши. Выход­ные данные книги — левые. Никто ничего не знает. И сам Михаил Захарович не в курсе. Вы в это ве­рите? Я — нет». («Мегаполис-Экспресс» от 22. 01. 97.)

На концертах Саша выражал недовольство, что я пою его песни. Как-то на моем выступлении один журналист заметил с усмешкой: «В следующий раз Розенбаум упрекнет вас в том, что вы не поете его песен».

В телеинтервью в Израиле Розенбаум заявляет: «Ну что, я ему морду буду бить за то, что он поет мои песни?.. » Эх, Саша, Саша... Во-первых, я давно не исполняю твоих песен — ты это прекрасно знаешь, и нечего в очередной раз жевать сто раз жеванное. Между прочим, Окуджава, великий бард, не обижал­ся на меня за исполнение «Белого аиста» и уж тем более ничего не требовал за это. Во-вторых, я очень надеюсь, что здравый смысл одержит верх в твоем понимании и этого вопроса, тем более что теперь, когда уже есть РАО, тебе, наверно, заплатят сполна с тиражей моих альбомов, и в-третьих: перестань на меня злиться! Ничего плохого я тебе никогда не сде­лал, а наоборот, отношусь к тебе с большим уваже­нием. Ну, спел я когда-то твои песни, ну и что здесь плохого? Ведь я, как и десятки тысяч моих соотече­ственников, оказался тогда выброшенным на пустын­ный берег чужой цивилизации. Должен же я был как-то жить, петь, реализоваться в новой стране. Вполне могло случиться, что и ты оказался бы по ту сторо­ну океана, в жизни всякое бывает. Ты талант, лю­бимый всем народом. Твои концерты — всегда собы­тие для людей. Ты яркий исполнитель, а еще более яркий автор. Тебя окружают хорошие верные люди: твой директор Белла Купсина, твой помощник и то­варищ Игорь Портков. Я уверен, что они, как и я, не хотят наших конфликтов и обострений. Забудь свои обиды, расслабься, прошло много лет и еще мно­го пройдет... Извини, если что не так, но это от чи­стого сердца.

 

Из книги Шуфутинский М.З. И вот стою я у черты… М., 1997.

 

 

Главная   Интервью   Афиши   FAQ   В ГосДуме   Анекдоты и байки   Книги

 

Ссылки   Гостевая   Обратная связь   Написать письмо   Об авторе сайта